Страх отступал, но постоянно возвращался.
Человек стал редко выходить из дому. А смерть между тем затаилась в его собственном доме, где сторожила на каждом шагу, чтобы наповал сразить утром или вечером, через час или через минуту. Кость, застрявшая в горле; голова, размозженная о дверной косяк при падении на скользком полу; сердце, вдруг остановившееся от ужаса при мысли о гибели через мгновение. Смертельный страх целиком овладел им, не отпуская ни днем ни ночью. Обыкновенная смертельная опасность стучала извне в дверь, была в каждом его движении и поступке, в каждом глотке и вздохе. Он знал, что от так называемого несчастного случая спасения нет. Но человек придумал, как избежать нелепой кончины.
Через трое суток, на рассвете, когда занимался свежий ясный день, он подошел к горе, где находится Фингалова пещера. Оттуда шел бледный путник, который, поравнявшись с ним, спросил:
— Зачем ты сюда спешишь?
— Я спасаюсь от смерти, она идет за мной по пятам.
— Она настигнет тебя именно здесь, во тьме, в пустоте и одиночестве. Ты станешь самоубийцей, отдавшись смерти.
— Нет. Самоубийца — это ты, идущий ей навстречу.
Путник ничего не ответил, и каждый пошел своей дорогой. Один был бессмертен, как бессмертно утро, заливающее солнцем землю. Другой обретал вечность, отказываясь от суетного мира».
Иногда мне чудится, что эта вещица не из литературного приложения к газете «Ла Насьон» 50-х годов, а просто мое собственное сочинение, апокриф. Я так вжилась в его прозу, что при переводе его миниатюры «Борхес и я» моя рука едва не написала: «Я и Борхес». Бывает.
Произведения Хорхе Луиса Борхеса продолжают издаваться и переиздаваться. Малиновые пиджаки и прочие «вершки» выпалываются молодым думающим поколением.
О знакомстве с другим замечательным аргентинцем, Хулио Кортасаром, я тоже рассказывала ранее. Подаренный им мне «Преследователь», к счастью, снова стал преследовать меня в 90-е годы. Без этой повести не обходится ни один сборник произведений Кортасара. И не только.
Газета «Известия» от 20.12.97 сообщает: «По знаменитой новелле знаменитого прозаика Хулио Кортасара «Преследователь» написана композитором Ю. Маркиным потрясающая джаз- опера, которая стала вершиной III Международного фестиваля».
Такое вот было сообщение как раз в день моего рождения.
А режиссер Марк Розовский поставил в театре «У Никитских ворот» довольно удачную пьесу по этой новелле.
В эти же плодоносные девяностые я с удовольствием поработала над упоминавшейся пьесой Кортасара «Цари», а также опубликовала два рассказа, которые мне особенно нравятся: «Менады» и «Слюни дьявола».
Много было интересных литературных знакомств и случайных соприкосновений, но главное в том, что мне посчастливилось оказаться в компании гениев, — таких мыслителей и художников, как Авельянеда, Маркес, Борхес и Кортасар, и попытаться оказать им посильные услуги.
В своем домике на Истре я ни секунды не испытывала ни одиночества, ни скуки. Напротив, так спокойно и так умиротворенно, но с таким подъемом давным-давно не работалось.
Иногда приходилось засиживаться за работой далеко за полночь. Вокруг — звенящая тишь и непроглядная темь. В поселке ни единого огонька. Только вдали за водоемом мерцают три фонаря на столбах в деревне Раково. Справа за окном — черная стена елового леса. Иногда хрипло крикнет непонятная птица.
А в домике тепло, светло и уютно. Со стены из небольшой рамки на меня ободряюще смотрит мама. На столе перед занавешенным окном под настольной лампой — книги, словари, листы бумаги, как добрые друзья. Наверно, из деревни Раково мое светлое окошко выглядело крохотным огоньком во мгле.
Жизнь, однако, не может быть без общения, хотя бы и виртуального. Каждый день к восьми часам вечера я громоздила на кушетку подушки и с удовольствием отправлялась в одну занятную семью, что жила в городке Санта-Барбара. Большой экран старого черно-белого телевизора высвечивал миловидные лица и всю подноготную запутанных интриг, живописные пейзажи и захватывающие мелодрамы. Было хорошо и приятно.
В те три лета, что я прожила в домике на Истре, бывали и приятные встречи вживую.
У меня появились хорошие соседи. Рядом за забором — семья бодрого журналиста-автогонщика, голубоглазого Юры, Юрия Васильевича Гейко, нежно и бессрочно влюбленного в свою жену, хорошенькую норовистую киноактрису Марину Дюжеву. Он работал в «Комсомолке» и рассказывал много интересного.
Ниже по улочке раскинулось имение славной семьи Тамм с цветниками и огородами. Немногословный, но всем своим видом говорящий о радушии и доброте эстонец, писатель-переводчик Арнольд Освальдович Тамм и его видная дебелая — тоже в летах — супруга Дина Степановна прикупили два ближайших участка и воздвигли настоящий эстонский хутор со всеми удобствами. Я охотно заходила к ним поболтать, но чаще меня навещала сама Дина Степановна с огромными букетами салата, укропа и петрушки. Мы с ней по- свойски общались друг с другом «на ты», а десять лет спустя я была гостем на их золотой свадьбе.
Однажды она меня не по-женски щедро одарила: «Знаешь, Арнольд говорит, что ты — красивая».
Я всегда знала, что заграничные мужчины лучше русских разбираются в женщинах, но — в женщинах, а не в старухах. Откровенно говоря, я меньше всего на свете ожидала услышать такие слова. Всему свое время. Но почему-то в любое время такое вдохновляет.
Дома посмотрела в зеркало, стараясь увидеть что-то стоящее. Но привычка к своей физиономии ничего не дала разглядеть. Правда, на свои почти семьдесят не выглядела. Мама с отцом оставили мне в наследство гладкое безморщинное лицо, хотя волосы вокруг него стали белыми, за исключением темной пряди над лбом. Да и ходить стало тяжеловато, фигура погрузнела. «Красавица»…
В летние страды 93–95 годов мне удалось сделать все, что было задумано сотворить в этом месте и за это время.
Осенью 95-го я продала дачку, а собачка умерла еще осенью 93-го. Не иначе как маме так захотелось.
Фредик погиб сразу после нашего возвращения с дачи. Хотя я регулярно вытаскивала клещей из его длинной рыжей шерсти, на коже остался один смертельно опасный паразит. Бедный пес сгорел за два дня. Я похоронила его напротив дома за Ленинским проспектом в той роще, где весной поют соловьи.
С домиком я рассталась без особых переживаний. Со временем стало трудновато носить воду из дальнего колодца, постоянно затыкать в окнах щели, через которые хлещет дождевая вода, или ездить на машине, у которой бывают свои капризы, в Истру на рынок за провизией. Садик все больше зарастал бурьяном, домик начинал требовать забот и ухода, на что не было ни достаточно сил, ни достаточно денег. Деньги, как ни парадоксально, помог мне заработать именно этот маленький серый домик с бордовым крыльцом и столиком у окна. На тот год и день его миссия и, наверное, миссия Фредика были выполнены. Мои главные планы — Авельянеда и Маркес — тоже.
Неустанный зов Аргентины
Вторая половина 1990-х годов прошла под знаком позднего Ельцина. Он легко вошел в роль самодержавного царя-батюшки, а затем, войдя во вкус, стал чаще прежнего поднимать бокал за здравие «дорогих россиян» и радостно принимать «парад суверенитетов».
Тихий распад страны — иногда под громкий салют криминальных выстрелов — продолжался. Всяк хотел обогатиться по своим способностям и потребностям: кто растаскивал машины по деталям, кто присваивал заводы и нефтепромыслы; кому досталось много, а кому, увы, очень мало.
Разгул свободы возрождал революционную ненависть пострадавших к родным нуворишам. Не к богатству, а к ставшим богатыми за счет народа, Хозяина земли и всего, что на ней находится. Но едва ли кто-либо из народных дедов и прадедов сидел сложа руки в 17-м году. Гениальный ленинский постулат «Грабь награбленное» обеляет историю на все времена. Справедливость — это голограмма.
Горячий правитель шел напролом вперед, обтесывая Совдепию топором а ля европейских реформ и одновременно наводя на свои новые сани глянец старых символов Российской империи.
