своими обязанностями. – Пока лето не кончится, кроме нас и родителей Маргарет, вам почти некому будет проповедовать.
Это была правда. У прихода при церкви Святого Андрея были свои особенности. До Гражданской войны сюда ездили молиться со всех огромных плантаций, расположенных вдоль реки Эшли. Каждое воскресенье приплывали на баржах огромные плантаторские семейства, а с ними и гости, число которых могло доходить до тридцати во время особенно пышного домашнего праздника или бала.
Но теперь плантации были в запустении, дома разрушены. Знатные семейства жили по большей части в Чарлстоне, многих занесло еще дальше. Возобновление деятельности церкви Святого Андрея было красивым жестом, попыткой воздвигнуть памятник былому величию. Весной все простые скамьи и огороженные места в церкви были заняты потомками тех, за кем они были закреплены давным-давно, во времена расцвета Юга. Когда воздух был свеж и благоухал жасмином, такая поездка за город приятно разнообразила жизнь. Но летом о ней и подумать было страшно. Люди не открывали ставней и покидали свои высокие городские дома только затем, чтобы отправиться к морю, на острова с широкими песчаными пляжами, где дует океанский бриз.
– Да, – продолжила Генриетта, – осенью все встанет на свои места. – Ее усталое лицо просияло счастливой улыбкой. – Я уже подумываю, не устроить ли нам маленький праздник.
Билли с недоумением уставился на нее. Генриетта чтила память своего покойного мужа и строго выполняла все связанные с этим формальности. Она согласна была носить белые траурные одежды, но траур следовало неукоснительно соблюдать ровно год со дня смерти судьи. Те, кто недавно овдовел, не посещали ни званых вечеров, ни праздников, и было невозможно даже представить себе, чтобы Генриетта решилась устроить подобное у себя дома.
– Нет, речь не идет о званом вечере, – объяснила Генриетта. – Я просто хотела бы пригласить одну даму пожить у нас в имении. Каждый год мы перебираемся в зимний дом двадцать пятого октября. Так почему бы мне не написать миссис Хойт и не пригласить Сьюзен к нам в ноябре, в первую же субботу или воскресенье?
Билли встречал Сьюзен с поезда в Саммервиле, очаровательном маленьком городке, куда и он, и Трэдды ездили за продуктами. Он был рад, что она не взяла билет до Чарлстона. Саммервиль был больше похож на их родной Белтон – маленький, сонный, вытянутый вдоль единственной большой улицы, с тихой железнодорожной станцией. Вокзал же в Чарлстоне был слишком огромный, слишком шумный и многолюдный для того, чтобы по-настоящему почувствовать счастье встречи после долгой разлуки.
В первую минуту Билли не узнал Сьюзен. Она выглядела чересчур взрослой. Потом он сообразил, что в темной одежде священника тоже может показаться ей незнакомцем. Было видно, что она нервничает, как и он сам. И внезапно Билли понял, что все у них будет в порядке.
Величественный въезд в Барони вызвал у Сьюзен такой же благоговейный страх, как некогда у Билли.
– Не волнуйтесь, – поспешил успокоить ее Билли, – вам здесь очень понравится. Трэдды – удивительно милые люди.
– Они, должно быть, очень богаты.
– Не совсем так. – Билли знал от Генриетты, что дело обстоит совсем не так. Элизабет Купер, сестра судьи, много лет втихомолку помогала им деньгами. Когда в ужасный день свадьбы она порвала со Стюартом, он в отместку запретил матери и братьям иметь с ней что-либо общее. Генриетта была вынуждена возвращать чеки, которые продолжала исправно посылать Элизабет, и имение стремительно обрастало долгами. Из-за летней засухи совсем не уродились овощи, а только они приносили какой-то доход. И ровно неделю назад Стюарту пришлось продать еще тридцать акров земли, чтобы рассчитаться с кредиторами.
Когда за поворотом открылось центральное здание усадьбы, у Сьюзен перехватило дыхание.
– Ох, Билли, какая красота! Я никогда не видела таких домов.
– Не зря я писал вам, что здесь, в низменной части штата, все по-другому. Смотрите, это Маргарет Трэдд, она вышла нас встретить.
Сьюзен подняла на него глаза, полные отчаяния:
– Билли, я напрасно приехала. Она такая красивая, что не похожа на земную женщину. А я по сравнению с ней кажусь себе такой нескладехой!
Билли остановил коляску и обернулся, пристально вглядываясь, изучая ее круглое лицо – такое знакомое, такое открытое и простое. У нее был маленький прямой нос и карие глаза. Рот был большой и четко очерченный, нижняя губа чуть полновата, расстояние между носом и верхней губой чуть больше, чем следовало. Рот у Сьюзен был цвета шиповника. Под взглядом Билли девушка зарделась, на щеках у нее проступил тот же теплый, сияющий цвет.
– Вы выглядите в точности так, как надо, Сьюзен Хойт, – сказал он твердо. – Вы выглядите как живой человек. А Маргарет скорее похожа на куклу. Все очень терпеливы с ней, потому что она такая молоденькая, но вы всем понравитесь, потому что вы такая, какая вы есть. – Он снова натянул вожжи. – Надо поскорее покончить с процедурой знакомства. Тогда вы сможете расслабиться и отдохнуть как следует.
– Она очаровательная девушка, – прошептала Генриетта на ухо Билли, когда все семейство после шерри, выпитого в библиотеке, направлялось в столовую обедать. – Вы хотите на ней жениться?
– Я еще не знаю, – пробормотал Билли. Мысли о женитьбе казались ему явно преждевременными.
Но решение на этот счет он принял к концу обеда.
К несчастью, Генриетта приложила слишком много стараний, желая оказать честь девушке Билли, приехавшей из его родного города. Стол был накрыт с устрашающей роскошью и весь уставлен фарфоровыми, серебряными и хрустальными сокровищами, составлявшими гордость Джулии Эшли.
В центре стола красовалось стеклянное чудо – тончайшей работы розовый куст, который отец Джулии привез из Венеции; каждый лист и каждый лепесток пронизывало множество прожилок, их сложнейшие переплетения и текучие переливы цвета поражали совершенством – сотворить такое мог только великий художник. Свежесрезанные розы из сада Генриетты окружали подставку этого стеклянного великолепия и с каждого места смотрелись как новый, но неизменно гармоничный букет. Они отражались в глубоком блеске красного дерева, потому что на этот раз стол не был покрыт скатертью; вместо нее под каждым прибором лежала квадратная кружевная салфетка с тонким, как паутинка, рисунком – пышные, фантастической
