До войны Эшли Барони, как и другие крупные плантации, была государством в государстве. В ее мастерских работали плотники, краснодеревцы, токари, гончары и ткачи, в имении лили свечи, дубили кожи и в качестве побочного продукта изготовляли клей. Ремесленников уважали и ценили, как они того заслуживали. Многие из них были настоящими мастерами своего дела.
Через полвека Барони из империи превратилось в большую ферму, мастера и художники умерли. Но их традиции не совсем угасли. В имении был кузнец, он подковывал лошадей и мулов и чинил сломанные инструменты. Был и столяр, он же плотник, он мог заделать прохудившуюся крышу, выровнять перекошенную дверь или приделать к столу отвалившуюся ножку. И было много сильных мужчин и женщин, готовых чистить, скрести, красить, носить тяжести.
Пегги много читала; она сразу окрестила дом на Шарлотт-стрит авгиевыми конюшнями.
– Ради Бога, Пегги, что ты такое говоришь? – изумилась Маргарет. – У конюшни вся стена завалилась, и это не здесь, а в задней части сада.
– Ничего, мама, неважно. Я думаю, все просто замечательно. Знаешь, что бы я на твоем месте сделала?
– Нет. Что же?
Пегги начала говорить едва ли не раньше, чем прозвучал вопрос. Размахивая руками, треща, как сорока, она то подталкивала, то за руку тащила мать из одной комнаты в другую, объясняя, как можно расставить мебель и все украсить.
И все, что она предлагала, было превосходно. Пегги была куда изобретательнее, чем ее мать и брат, а в круг ее беспорядочного чтения входили работы о цвете и даже книги с математическими выкладками о правильных пропорциях и соотношениях объемов. И память у Пегги была фантастическая: в ней удерживались каждая занавеска, коврик, стул, стол и кровать из обоих домов, и главного, и лесного.
Но у Маргарет были свои идеи. Она отмела все сказанное дочерью. Однако потом, поняв, что делает ошибки, одну глупее и разорительней другой, сама обратилась к ней за советом.
– Ну что, мам, ерунда у тебя получается? Я так и думала. – У Пегги с годами выработался вкус, но отнюдь не такт. Она не приняла неявного предложения Маргарет о сотрудничестве и взяла командование целиком в свои руки.
– У тебя такая напористая сестра, Стюарт, она и на девочку не похожа, – вздохнула Маргарет. – Хорошо бы ей быть менее резкой и самоуверенной.
Но очень скоро самоуверенность Пегги сослужила им всем добрую службу.
Хотя труд негров Маргарет ничего не стоил, расходы все равно были: на материалы, на покупки от случая к случаю в угловом магазине у Канцоньери, на какие-то вещи, о которых Маргарет почти сразу забывала, но которые в момент приобретения казались жизненно необходимыми. Деньги Маргарет таяли на глазах.
– О! Знаю! – И она почувствовала себя очень изворотливой. – Можно продать старинный фарфор, серебро и все эти штучки, которых нам столько досталось от мисс Джулии. Мы ими все равно не пользуемся.
Но оказалось, что эта мысль пришла в голову Стюарту еще раньше. Запертая комната, где хранились столовые принадлежности, была пуста.
– Ну, значит, мебель, – решила Маргарет. – У нас ее раз в десять больше, чем может нам когда-нибудь понадобиться. – Она нашла выход и остановилась на этом, не зная, что делать дальше.
Зато Пегги, как всегда, знала:
– Она же и вправду старая, так ведь? Вот и продадим ее в антикварный магазин, помнишь, мы видели его на Кинг-стрит?
При мысли о том, что ей придется спросить хозяина лавки, не заинтересует ли его их мебель, Маргарет спасовала:
– Стюарт, пойди ты и спроси. Это бизнес, бизнесом должен заниматься мужчина. А мужчина у нас в семье теперь ты.
– Я тоже пойду, – настаивала Пегги. – Все помню у нас в семье только я.
Когда дверь в его магазин открыли, Джордж Бенджамен сидел у себя в задней комнате и читал Спинозу. Звон колокольчика прервал его отдых. Мистер Бенджамен выругался. Он-то считал, что запер входную дверь. Дело было летом, а летом никогда не увидишь стоящих покупателей. Богатые покупатели едут из Чарлстона во Флориду в октябре и возвращаются обратно в мае. Летом не путешествует никто. Он мог просто закрыть магазин, он бы так и сделал, но магазин служил ему убежищем от домашнего хаоса, от четырех детей и жены с ее частыми приемами, на которых дамы играли в карты.
Мистер Бенджамен надел ботинки и, хромая, пошел в торговое помещение. Стопы у него болели, в жару боль усиливалась. И кем бы ни оказался посетитель, прервавший его мирные штудии, никаких добрых чувств этот посетитель вызвать не мог. Мистер Бенджамен раздвинул занавеси на служебном входе и обвел зал сердитым взглядом.
Он увидел двоих детей.
– Это что еще за шутки! – прокричал он. – А ну, давайте отсюда.
Девочка выпрямилась, чтобы казаться как можно выше. Она была одета во все черное – от ботинок до ленты на черном соломенном канотье. Ее рыжие, морковного цвета косы были завязаны черными лентами.
– Добрый день, сэр, – очень громко произнесла она. – Меня зовут мисс Трэдд, а этот джентльмен – мистер Трэдд, мой брат. У нас имеется крайне выгодное предложение, и я не сомневаюсь, что вы нас выслушаете. Как видите, мы недавно пережили большую потерю, а людям в трауре шутить не свойственно.
– Дороти, я просто не знал, что делать, – рассказывал вечером мистер Бенджамен своей жене. – Конечно, фамилия Трэдд заставила меня отнестись к этой парочке с большим вниманием. А когда эта малявка сказала «Эшли Барони», меня обуяла жадность. Но оба были совсем дети, рыжие и веснушчатые. У нее косички как поросячьи хвостики, он – в коротких штанах. Я решил, что воспользоваться положением
