кораблю.
Власть не переменилась, Эйрик ярл сидел крепко, как и восемь лет назад, когда разбил при Свольде конунга Олава и захватил все его владения здесь, на севере. Правда, Хельги, узнав об этом, вроде бы опять встревожился, уже по иному поводу, одна забота ушла, другая пришла. Он распорядился выгрузить часть товаров и сложить в сараях на берегу; двое из команды останутся тут для охраны, в том числе исландец, который опознал Геста. И Гест долго ломал себе голову, зачем это нужно, но в конце концов волей-неволей и на сей раз пришел к выводу, что подоплека событий ему совершенно непонятна.
Ближе к вечеру они продолжили путь. Фьорд сужался и опять расширялся, усадьбы по берегам стали многочисленнее и богаче, сумерки густели, и к торговому городу они подошли далеко за полночь.
Стоя обок Хельги, Гест смотрел, как за низкими мрачными зарослями, напоминавшими защитные укрепления, поднимается город — сперва разбросанные там и сям дымы, потом дома, теснящиеся друг к другу, точно жерла исландских вулканов, только островерхие. Хельги указал на самое высокое здание: это, мол, церковь Святого Климента, воздвигнутая конунгом Олавом, многие так и зовут ее — церковь Олава. За нею зеленел незастроенный участок, а дальше опять виднелись дома и вторая церковь — Богородицы; когда Хельги покинул город, она была недостроена и, наверно, такой и осталась, если он не ошибается в оценке ярла.
Потом кормчий кивнул на север, в сторону Хладира, усадьбы ярловой, где стояли на якоре два превосходных корабля — собственный Эйриков «Железный Барди» и «Длинный змей», захваченный как трофей после победы над конунгом Олавом, — а помимо того, целый флот датских, исландских и норвежских торговых судов, несколько военных кораблей, украшенных на форштевне драконьими головами, с палатками на палубе и без оных. Было тихо, тепло, возле двух причалов у оконечности мыса Нидарнес тоже виднелись зашвартованные корабли, на берегу горел костер, и средь светлой летней ночи разносились голоса.
Команда рассчитывала пройти на веслах вверх по реке, до постоялого двора, где любила посидеть, но Хельги и на этот раз решил по-своему: якорь они бросят у Хольма, челнок он никому не даст, выпить можно и на борту — бочонки с пивом покуда не опустели.
— Нравятся мне лодки-то, — шепнул Тейтр Гесту, когда они улеглись на свои одеяла, а команда занялась пивом.
Гест закрыл глаза, а немного погодя до него донесся плеск весел, потом о борт стукнула лодка, и незнакомый голос осведомился, кто у них кормчий и откуда они пришли. Кольбейн ответил дружелюбным тоном, но довольно туманно. Когда лодка ушла, Хельги принес две котомки и новое платье, чтобы назавтра оба переоделись.
Итак, Гест в Норвегии. Разбудили его крики чаек. Было очень жарко, капли росы сверкали на палубе, на крыше кормового помещения, на свернутом парусе, на одежде корабельщиков, которые где пили, там и уснули. Над городом тянулись к небу дымы, легкий ветерок доносил звуки человеческого жилья — стук топоров, лязг железа, громыханье телег, гвалт домашней скотины, людские возгласы.
Хельги выбрался на палубу, жмурясь от яркого солнца, и сказал, что ни завтракать, ни будить других они не станут, просто потихоньку покинут кнарр. Они собрали вещи, погрузились в челнок, Тейтр с Гестом взялись за весла и направились к одному из причалов Эйрара.[30] Оттуда пешком зашагали по берегу на юг, миновали две лодочные верфи, где народ аккурат приступал к работе; Гест почуял запах конюшни. Хельги зашел внутрь и тотчас же вышел с каким-то мальчонкой и тремя оседланными лошадьми, дал мальчонке немного денег, и дальше на юг поехали верхом — вскоре город остался позади, вокруг зеленели лесистые холмы.
Гесту хотелось спросить, куда они держат путь, но он смолчал, только изумленно смотрел на лес, прислушивался. Тейтр тоже не говорил ни слова, он заметно растерялся, очутившись под этим зеленым пологом, который, словно зарифленные паруса, многоярусным сводом вздымался над головой. Через некоторое время они сделали привал у ручья и поели, а ручей бежал по краю обширного огороженного участка, и Гест слышал вдали мычанье коров и детский смех. Хельги велел им подождать и куда-то ушел, а вернувшись, сказал, что Эйстейна сына Эйда обычно можно застать у здешнего бонда, с коим они водили дружбу, но, как выяснилось, Эйстейн не появлялся тут уже несколько недель, возможно, сидит при ярле, в Хладире, однако ж туда им ехать нельзя.
— И исландцев в городе слишком много, — добавил Хельги, — так что там тебе опять же делать нечего.
Вдоль огорожи участка они проехали вниз по склону, к сенному сараю. Глухой темный лес высился по ту сторону узкой долины, на дне которой журчал ручей. Гест едва не оглох от птичьего щебета. В сарае оказалось много прошлогоднего сена. Хельги велел им схорониться здесь, разговоров ни с кем не затевать, сидеть тихо и ждать его, он вернется завтра или, может, через неделю, трудно сказать когда, но бонд знает, что они тут, и каждый вечер один из работников будет приносить им еду.
— А лошадей я заберу с собой, — закончил Хельги.
Сидя в дверях сарая, они провожали взглядом Хельги. Гест сказал, что ему все это не по душе. Тейтр согласился и добавил, что особенно ему не по душе лес, он ведь вроде тумана, дальше нескольких саженей вперед не заглянешь, ни направление, ни расстояние, поди, толком не определишь, а в придачу страшенный гомон сонмищ незримых созданий в листве, которая, в свою очередь, распространяет всяческие шелесты и шорохи и переливается несчетными оттенками зеленого, словно бурное море.
— Как думаешь, Хельги вернется? — спросил Гест. — Может, он хочет, чтоб мы сбежали и отвязались от него?
Тейтр пожал плечами и сказал, что вообще ничего не думает, а сбежать хотел еще той ночью, когда они стояли у Агданеса, но Хельги его остановил. Гест проворчал, что он и не заметил. Тейтр съязвил: мол, Гест много чего не заметил, ведь только и делал, что ел да спал. Гест хмыкнул, а Тейтр насмешливо хохотнул.
— Плавать я не умею, — помолчав, сказал он, будто решил пояснить, почему до сих пор здесь.
— А мы в безопасности? — спросил Гест.
— Пожалуй, это зависит от нас самих, — отозвался Тейтр. — Но лес этот мне ох как не нравится, в здешнем шуме ничегошеньки не услышать, да и увидеть тут ничего не увидишь…
Взобравшись на самое высокое место меж огороженными участками, они увидели усадебные постройки на склоне, спускающемся к узкому фьорду. Сели на траву. Солнце стояло высоко в небе. Жужжали насекомые. Птичий хор гремел не умолкая. Гест задремал и проснулся от звука голосов. Тейтр придавил его к земле и шепнул, что лучше им не вставать. Шаги. Приблизились и опять удалились, затихли. Гест с Тейтром не двигались. Наблюдали за усадьбой и своим укрытием, но так ничего и не приметили.
В конце концов Гест решил, что надо спуститься вниз, только в сарай не заходить. Оба притаились поблизости, в высокой траве, и стали ждать. Когда стемнело, опять послышались шаги — работник принес еду. Они видели, как он заглянул в сарай, постоял, безучастно пожал плечами и повернул обратно. Поскольку же узелок со снедью он из рук не выпустил, Тейтр встал и заступил ему дорогу. Работник — он был стар и мал ростом, — словно не веря своим глазам, воззрился на чужака, спокойно поставил узелок на траву, обошел их стороной, держась на почтительном расстоянии, и зашагал к усадьбе.
— Заночуем в сарае, — сказал Тейтр.
Наутро, когда они опять сидели на вершине холма, вернулся Хельги, на сей раз одетый как богатый купец — в шелковом плаще цвета темного бургундского вина, с меховым воротником и расшитой каймой, к луке седла подвешен блестящий щит, седельные сумки новенькие, из светлой кожи. Только лошади те же, и выглядел Хельги еще более встревоженным, чем намедни, перед отъездом. Сообщил, что надобно ехать дальше, в долину Оркадаль.
Путь лежал по узкой тропе, змеившейся через лес, средь высоченных деревьев. Хельги, по всей видимости, хорошо знал здешнюю округу, и в следующей усадьбе, которая была намного больше первой, повторилась прежняя история: он оставил их в лесу, а сам пошел в усадьбу и, вернувшись, указал новый сарай, тоже на отшибе и тоже с прошлогодним сеном, но попрочнее давешнего — дощатый, крытый дерном.
