Рунольв был еще сравнительно молод, силен и необуздан, женитьба его не утихомирила, поэтому он не любил сидеть сложа руки возле плавилен или присматривать, чтобы трэли чин чином резали торф, — куда интереснее пойти с Гестом на охоту. А Гесту он напоминал Тейтра, двигался как Тейтр, пружинисто, уверенно, бесшумно, и от него веяло такой же надежностью: ничего не может случиться, когда рядом Рунольв.
За свою жизнь он завалил пятнадцать медведей и все шкуры отдал Ингибьёрг, теперь же хотел уложить еще одного и подарить шкуру Торгунне. Но этим летом им не удалось выследить ни одного медведя, и как-то вечером, когда горные склоны снова окрасились желтизной, а пушица трепетала на ветру словно первый снег, Рунольв порывисто начертил на рыжем железистом песке несколько резких линий и скроил горестную гримасу, показывая, как он разочарован безуспешностью охоты, удача явно ему изменила.
— Может, стоило бы все-таки обещать шкуру Ингибьёрг, — сказал Гест.
Рунольв начертил на песке крест: дескать, он христианин и чужд глупых суеверий.
В тот вечер Гест вырезал из соснового корня дородную женскую фигурку и подарил ему. Рунольв пришел в восторг, завращал глазами и рассмеялся, смех его звучал странно, по причине отсутствия языка, — в Сандее обычно говорили, что Рунольвов смех распугивает орлов аж в Свитьоде. Гест тоже смеялся будь здоров как, всех лебедей в Исландии на крыло поднимал. Рунольв сунул фигурку за пазуху и зажал под мышкой, покачиваясь взад-вперед: мол, большое спасибо, уж я использую ее по назначению, но втайне от Торгунны, — все это Рунольв умел выразить телодвижениями, понятными тому, кто способен видеть.
Пока Гест со товарищи был в горах, Хедин распоряжался работами в усадьбе, причем куда как сурово, видно, решил, что после унижения, которому его подверг Гест, иначе нельзя. Когда летняя страда закончилась, Ингибьёрг сказала, что намерена послать его в Тьотту с корабельщиками, которые повезут железо, пусть он попросит тамошнего хёвдинга, Харека сына Эйвинда, прислать в Сандей на зиму побольше воинов, на ее кошт.
Гесту она ни словом про это не обмолвилась. Только когда они вернулись с гор, призвала его и Ари к себе в большой дом и спросила мальчика, вправду ли он не желает вступать во владение Хавгламом. Летом Гест тоже частенько говорил с Ари об этом и раз-другой слышал от него, что он, пожалуй, все-таки мог бы туда вернуться. Теперь же Ари сызнова заколебался, сызнова завел речь о призраках, которые бродят в Хавгламе. Ингибьёрг ехидно заметила, что тут ему винить некого, кроме себя самого да Геста, вон ведь как жестоко расправились с Трандом Ревуном, но, коли он хочет, она могла бы продать его усадьбу Хедину, которому многим обязана и очень бы хотела помочь обзавестись собственной землей, Хедин и сам говорил с нею об этом, ну а Ари со временем станет хозяином в Сандее.
— У меня-то сыновей нет, — добавила она в тишине, которая повисла после этого беспримерного заявления, и со злостью глянула на Геста, — а у присутствующего здесь мужчины не хватает мужества попросить о том, что, как он знает, я могу ему подарить, я вдова и сама все решаю.
Гест увидел, как она залилась румянцем, и невольно рассмеялся:
— Ты хитрая женщина. Мы с Ари в большом долгу перед тобой. Однако ж с решением он подождет до следующего лета.
— А теперь ступайте отсюда! — вскричала Ингибьёрг. — Я сказала все, что нужно, и повторять больше не стану!
Гест попросил Ари проводить его немного, хотел расспросить про священника, который нынешним летом крестил хавгламских детишек и сыновей Рунольва и Торгунны.
— Ты чувствуешь какую-нибудь перемену? — полюбопытствовал он.
— Не знаю.
— Выходит, вовсе не крещение навело тебя на другие мысли по поводу Хавглама?
— Нет, не крещение.
— Сандей ты никогда не получишь, — с неожиданной твердостью сказал Гест. — Это тебе понятно?
Ари посмотрел на него, снова в полном недоумении. И Гест пояснил: Ингибьёрг говорит такие слова, чтобы поставить на своем, на чем именно — подчас лучше и не знать, сказанное взрослому еще хоть к чему-то обязывает, но тому, что говорят ребенку, вообще не придают большого значения, а Ари пока ребенок.
Мальчик кивнул, сказал, что ему все понятно. Ничегошеньки тебе не понятно, подумал Гест. И почувствовал вроде как облегчение оттого, что Ари все ж таки не вполне похож на него.
Следующей ночью Ингибьёрг пришла к сараю и кликнула Геста наружу. Сказала, что в сарай заходить не станет, у нее есть другие дела, кстати, он прямо сейчас переберется в дом, к ней, что бы там люди ни говорили насчет разницы в их росте, происхождении и возрасте.
Гест опять невольно рассмеялся, однако сказал, что нисколько не возражает, прошлая-то зима была студеная, и он предпочел бы провести нынешнюю в не столь скверных условиях, а потом попросил Ингибьёрг подойти к двери, сесть с ним рядом и напоследок заночевать тут, на сеновале. Заночевать она не пожелала, хотя рядом ненадолго присела. Гест сказал, что слыхал от Тородда, будто за годы вдовства к ней многие сватались, но она всем дала от ворот поворот. Почему?
— Потому что они приходили как просители, — ответила Ингибьёрг, не глядя на него. — Упрашивали меня. А супруг мой просителем не был. Как и мой отец. Потому я не могу выйти за просителя.
Гест всмотрелся в ее резкий профиль.
— Я тоже стану твоим рабом.
— Сомневаюсь, — мрачно буркнула она, встала и пошла прочь, но походка ее, как мнилось Гесту, выдавала, что она давно не была так довольна собою, внешнее смятение миновало; развеялось оно и у него в голове.
На другой день он перенес свои вещи в большой дом, помогавший ему Рунольв остановился на пороге просторной опочивальни, вращая глазами, пихая Геста локтем в бок и делая рукоблудные жесты, меж тем как взгляд его скользил по комнате, по меховым одеялам, из коих многие были добыты им самим. Гест сказал с улыбкой:
— Ты человек умный. Все понимаешь.
А вот старый Тородд не понимал. Во всем, что касалось Ингибьёрг, он так и остался трэлем и новость о Гесте и Ингибьёрг встретил ожесточенным молчанием и мрачной миной. Геста он теперь на дух не принимал, на вопросы Ингибьёрг отвечал односложно и невпопад, а вдобавок все время шушукался с Хедином, который наконец оправился от унижения. Девочки и те жаловались Гесту на Тородда: старик больше не хотел рассказывать им истории, побил Халльберу и из лодочного сарая их прогнал, хотя Рунольвовым сыновьям, Равну и Гейру, по-прежнему разрешал сидеть там сколько угодно.
Взглянув на Халльберу, Гест спросил, правда ли Тородд побил ее.
— Да, правда, — отвечала она.
— А почему он тебя побил?
— Потому, что он плохой.
— Не потому, что ты это заслужила?
— Нет.
— Но ты все равно хочешь быть подле него?
— Да.
— Ладно, тогда я научу тебя новой игре, — сказал Гест, дал им по прутику и достал кусок ткани, концы которого Торгунна, по его просьбе, сшила между собой, так что получилось кольцо, окружность, а потом велел взять прутики в рот и двигать тряпичное кольцо по кругу, не роняя его. Правда, вдвоем толком не поиграешь, куда лучше вчетвером, к тому же непременно нужен взрослый, он будет судить игру и награждать победителей.
