мне. Мне бы следовало лучше проявлять свою благодарность.
– Какая-то ты ненормальная, Мэй-Ри. Мы все должны быть благодарны тебе за то, что ты приехала к нам.
– Как твоя мама?
– Как всегда. Носится повсюду, суетится из-за всякой мелочи. Ты забудь про ее обморок. Она и так была расстроена из-за приезда внучки Эркюля, а когда услышала, что у тебя лихорадка, это оказалось выше ее сил.
– Я понимаю, – сказала Мэри.
– Сомневаюсь. Бедная мама, такая печальная история! Видишь ли, Мэй-Ри, у меня когда-то было четыре брата и четыре сестры. Я была самой младшей. Началась эпидемия лихорадки, и за два дня все мои братья и сестры умерли. Я одна не заразилась. Мама привезла меня на плантацию и с тех пор ни разу не разрешала мне съездить в город. Это случилось почти двенадцать лет назад. Она до смерти боится, что и я умру от лихорадки. Говорят, что креолы и черные ей не подвержены. Однако все мои братья и сестры заболели. Странно подумать, что сейчас мне почти столько же, сколько было старшему из них, когда он умер. Как бы мне хотелось знать, какие они были. – На прекрасные темные глаза Жанны навернулись слезы.
Мэри тронула ее за руку:
– Не печалься. У тебя есть Филипп. Он же не умер.
Жанна рассмеялась:
– Мэй-Ри, ты что, ничего не знаешь? Филипп мне не родной брат. Папа усыновил его. На самом деле он сын моего дяди Франсуа. Когда родные сыновья папы умерли, его брат отдал ему Филиппа. Он был незаконнорожденный, но Франсуа узаконил его. Однако другие дети дяди Франсуа не очень хорошо к нему относились; да и тетя Софи была счастлива избавиться от него. Ни одной женщине не захочется растить сына своего мужа, рожденного от другой.
Мэри было безумно интересно. Правда, она не была уверена, что может верить хоть единому слову Жанны. Эта история слишком напоминала романы, которые ей запрещали читать монахини. Но Жанна говорила обо всем этом так спокойно, совершенно тем же тоном, каким излагала родословную лошадей на конюшне. У приличных людей не бывает внебрачных детей. Мэри постаралась рассмеяться:
– Жанна, ты вредина! Я чуть было не поверила тебе.
– Мэй-Ри, ты меня обижаешь. Конечно же, я говорю правду.
– Но откуда ты могла узнать обо всем этом? Ты же сама сказала, что тебе было только два года.
– Но мама все время говорит о моих умерших братьях и сестрах. У нее есть миниатюры их всех, а на рамках выгравированы их имена. Можешь посмотреть, если хочешь. Они были очень красивые дети.
– Ладно. Я верю, что у тебя были братья и сестры, которые умерли. Но я ни за что не поверю, что Филипп… как ты его назвала?
– Незаконнорожденный? Но это не так, Мэй-Ри. Его папа сделал его законным. И усыновил – тоже по закону. Люди всегда так делают, каждый об этом знает.
– А тебе кто сказал?
– Я не помню. Может быть, слышала где-то. Я слышу многое, о чем мне не говорят. Например, о папиной любовнице. Предполагается, что я не должна об этом знать. Ой, я так надеюсь, что она приедет навестить Эркюля. Доктор Лимо сказал, что у него был апоплексический удар. Он проживет еще какое-то время, но потом будет новый удар, и тогда он умрет. Мама и Grandpere спорили об этом весь вечер. Дедушка хочет, чтобы предсмертное желание Эркюля было исполнено, а мама говорит, что не позволит этой женщине переступить порог дома, в котором она живет. Замечательная была стычка. Grandpere кричал так, что люстры звенели. Наверное, он ее переспорит. Обычно так и бывает.
– Жанна, я, пожалуй, сейчас отдохну. Выйди ненадолго, ладно?
Жанна поцеловала Мэри в щеку.
– Знаешь, Мэй-Ри, иногда мне кажется, что ты намного младше меня. Я слышала, как папа говорил то же самое обо всех американцах. Они все дети. Ну, спи, младенец американский! – Мэри слышала, как Жанна смеялась, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь.
Поправив подушки, Мэри закрыла глаза. Но сон не приходил. Откровения Жанны, ее непринужденная болтовня о незаконнорожденных и любовницах нарушили покой Мэри. В монастырской школе она с подружками пересмеивалась, и вздыхала, и грезила о любви, кавалерах, свадьбах, детишках, красивых, как куколки. Одна девочка повторила то, что рассказала ей замужняя сестра о мужьях и детях, но все они в ужасе отвергли этот рассказ. Ни о каких интимностях, кроме как о невинном романтическом поцелуе, речи никогда не заходило. Но Жанна Куртенэ в своих рассказах часто затрагивала половые вопросы. Ее натура, любопытная и жизнелюбивая, была переполнена чувственностью. Из-за нее Мэри начала испытывать незнакомые, тревожные, непреодолимые чувства. Тщетно старалась она внушить себе, что таких чувств просто не существует.
Она вспомнила, как Жанна дотрагивалась до своего тела, гладила свои груди, говорила о том, как к ним, в ее воображении, прикасался Вальмон Сен-Бревэн. И Мэри робко провела руками по собственному телу. Она была удивлена мягкостью своей плоти, тем, как неожиданно затвердели ее соски. Такого рода приятных ощущений она никогда раньше не испытывала – эти прикосновения одновременно отозвались в коже на ладонях и на груди. Она почувствовала себя так, словно открыла какую-то тайну, и даже в тот момент, когда постигала ее, жалела, что открыла эту тайну так поздно. Неуклюжими от нетерпения пальцами она расстегнула пуговицы ночной рубашки. Когда руки ее дотронулись до обнаженных грудей, она вскрикнула от острого, жалящего экстаза прикосновения кожи к коже. Ладони ее двинулись к плечам, к горлу, к бокам, обратно к грудям. По спине прокатилась теплая волна, потом щекочущий холодок, потом тепло и холод вместе, сменяя друг друга, ниспадая и поднимаясь, перехватывая дыхание, вызывая на глазах слезы от неведомого доселе чувства.
Удовольствие было слишком велико. Оно превратилось в яростную внутреннюю потребность, от которой тело ее извивалось из стороны в сторону, а в горле рождались непроизвольные стоны. Сила этой страсти привела Мэри в ужас. Она широко развела руки в стороны, отвергая собственные прикосновения и те чувства, которые они пробуждали. Она неотрывно смотрела на прозрачную белую сетку над своей кроватью. Руки и ноги у нее дрожали, грудь поднималась и опадала при каждом коротком, жадном вздохе.
