пассаж» находится в 3 главе и занимает почти две страницы, в нем Герман подробно рассказывает о своих сексуальных отношениях с Лидией и о возникшем в нем раздвоении. Этот, по утверждению Набокова, исключенный из русской редакции отрывок, а также многочисленные добавления, сделанные в английском тексте, дают дополнительные намеки на душевную болезнь Германа[926] .
58
Ср. примеч. 2 к предисловию к «Приглашению на казнь». Кроме того, возможно, Набоков имеет в виду рецензию М. Цетлина на другой свой «немецкий» роман, «Король, дама, валет», в которой тот писал: «Стремление к выразительности во что бы то ни стало, к подчеркиванию, к заострению и, увы, к огрублению художественного материала — вот методы экспрессионизма» («Современные записки». Кн. 37. 1928. С. 536–538).
59
В английском тексте имя героя пишется в соответствии с немецкой орфографией — через два «н», в русском — через одно.
60
В письме Ардальона в главе XI: «Эти шуточки, господин хороший, со страховыми обществами давно известны. Я бы даже сказал, что это халтура, банальщина, давно набившая оскомину».
61
Речь идет о сцене убийства.
62
Речь идет, разумеется, о стихотворении Пушкина «Пора, мой друг, пора…» (1834). Помимо этих «обрывков» Герман в конце VII-й главы (только в английском варианте) перефразирует заключительные строки стихотворения, приспосабливая их к обсуждаемой поездке в Италию: «Long have I, weary slave, been planning my escape to the far land of art and the translucent grape» («Давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальную искусств и прозрачного винограда»). В этой пушкинской аллюзии Набоков контаминирует упомянутое стихотворение и «Виноград» (1824):
(Ср.
63
В перевод 1966 г. Набоков включает добавление о фильме «Les Contrebandiers» («Контрабандисты»), который снимался в Руссильоне. Жандарм показывает Герману нечто вроде виселицы, выкрашенной в желтый цвет — все, что осталось от сцены, в которой одного из контрабандистов чуть не повесили. В Руссильоне же Герман ожидает ареста.
64
Прием «забытого» исхода фабулы Набоков использовал, например, в рассказе «Памяти Л. И. Шигаева»: «…ах, мало ли, как бывает — я давно запамятовал как было на самом деле» (ср. отчасти рассуждение в книге о Гоголе о концовке «Мертвых душ»).
65
Кинематографические планы Германа выступают в романе лишь как один из видов обмана. Он несколько раз выдает себя за киноактера в разговорах с намеченной жертвой — Феликсом. В английском тексте добавлены еще несколько кинематографических сцен, но здесь, очевидно, имеется в виду заключительный эпизод романа, также добавленный в переводе, в котором Герман пытается выдать себя за актера, чтобы спастись от ареста[927].
66
