Пользуясь новой для меня свободой, я спустилась по ступенькам к морю. Аграфена не любила ходить на пляж, где царили маленькие темные мальчики, армяне или, может быть, греки из ближайшей деревни. Некоторые из них, совершенно голые, плескались в воде. Они позвали меня присоединиться к ним, и я, нисколько не раздумывая, вылезла из своего накрахмаленного платья и вошла в море. Это было восхитительно. Потом мы лежали на солнце, чтобы обсохнуть, бегали и лазили по камням.
Мальчики были для меня откровением. Никогда раньше я не видела голого существа мужского пола и думала, что все устроены так же, как и я. А тут вдруг разница — необыкновенный отросток, позволявший им так удобно писать! Фрейд был прав: существует-таки зависть к пенису! Няне я о своих приключениях не рассказала, а она слишком была занята собственными заботами и не заметила мое мятое платье и поцарапанные коленки.
Аграфене приходилось нелегко. Одна, вырванная из привычного уклада жизни, ответственная за ребенка «благородного происхождения», в атмосфере слухов о победах красных и их продвижении на юг... Сторож рассказывал, что в окрестных горах появились бандиты, называемые «зелеными», которые совершают набеги на деревни.
Аграфена была чрезвычайно благочестивой. Напуганная и одинокая, она все чаще и чаще молилась в маленькой домашней часовне, вовлекая в это занятие и меня. Я часами стояла на коленях перед алтарем, зачарованная множеством икон на стенах — суровыми темными ликами святых и прекрасным Христом с рукой, поднятой для благословения. Служб не было, не было и священника. Мы были одни с Богом Отцом, смотрящим на нас и нас охраняющим.
Хотя церковь давала ощущение безопасности, все было не так просто. Бог защищал меня, и мой ангел-хранитель тоже, но были и другие силы. Дьявол и его слуги таились в темноте, готовые в любую минуту ввести в искушение и превратить меня в «плохую девочку». В представлениях
Аграфены существовала четкая организация: Бог Отец и сонм Его верных служителей — архангелов, херувимов и ангелов-хранителей, а также враги — дьявол и его помощники, охотившиеся за нашими бессмертными душами.
Дьявольская армия бесов, больше похожих на домашних чертиков, только и занималась тем, что старалась сбить меня с праведного пути. «Они» увлекали в сторону от должного поведения и исполнения обязанностей, заставляли забывать молитвы и хорошие манеры. Это были небольшие проступки, но, собранные вместе, они вели прямо в ад. Все это не было для меня чем-то абстрактным, отвлеченным. Нет, «они» были настоящими существами и, хотя «их» нельзя было увидеть, оставляли достаточно доказательств своего деятельного присутствия: например, вдруг пропадал башмак или носок, хотя я точно знала, что оставила их у кровати, или вдруг я говорила то, чего вовсе не хотела сказать, — плохие слова, никогда не произносимые «хорошими девочками».
Силы эти окружали нас со всех сторон, и мы должны были бороться с ними ежеминутно. Каждый вечер перед сном мы совершали маленький обряд: осеняли крестным знамением все окна, дверь, наши кровати и даже пространство под кроватями, это должно было сделать нашу комнату безопасной. Утром обряд был проще — прочитать все утренние молитвы и пообещать делать все «правильно». И все было хорошо, пока я оставалась внутри магического круга, читала молитвы, слушалась няню, ела все, что давали, и пользовалась салфеткой. Но когда переступала черту, тут же следовало возмездие. Нет, Аграфена меня не ругала и не наказывала, но если я что-то делала не так, можно было быть уверенной, что «они» это заметят. И вскоре после такого «нарушения» я могла упасть и сильно удариться или не могла найти нужную игрушку.
Мы жили в заколоченном, долго пустовавшем доме и по ночам слышали таинственные звуки — сильный порыв ветра колыхал занавески и нам чудился шепот или скрип половиц, как будто кто-то шел по коридору к нашим комнатам. Иногда в горах случались сильнейшие грозы, завывающий ветер валил деревья, и они с грохотом падали на землю. В такие минуты Аграфена запирала дверь и опускалась на колени, истово молясь и искренне ожидая конца света. Каким-то образом я все это пережила, и когда за нами приехала мама, она очень обрадовалась, найдя меня окрепшей и загорелой. Что знала она о мире духов или о трудностях жизни на поле боя между силами добра и зла?
Гражданская война пришла на юг, и за Екатеринодар, где мы оказались, постоянно боролись обе армии. Город то захватывали, то освобождали, то опять захватывали — десятки раз! Мама говорила Аграфене, что в случае прихода в город красных она должна выдавать меня за свою дочь, ведь красные не щадили детей вражеского «правящего» класса.
Всякий раз, когда начинались бои за город, Аграфена говорила мне одни те же слова: «Одевайся! Бери куклу! Мы идем в амбарный погреб!» Осенив крестным знамением порог, она вела меня к большому амбару, где хранили кукурузу, и мы спускались в подвал, где пережидали вместе с другими горожанами бои за город, которые длились иногда больше одного дня. В конце концов мы вылезали наружу и спрашивали, кто же нас завоевал в этот раз...
В амбаре хранили кукурузу — горы разноцветных кукурузных зерен. Я зарывалась в них или забавлялась тем, что выбирала самые красивые красные или желтые зерна, раскладывала их в форме бус или даже воображала, что это — солдаты, выстраивала красных на бой с желтыми...
Мы, дети, знали, что взрослые беспокоились и боялись, но нас происходившее на улице не занимало и не касалось. Мы уютно устраивались спать на холмах кукурузных зерен и вовсе не скучали по настоящим кроватям или по дому. Когда поступал сигнал о том, что можно выходить, мы брали свои вещи и шли на улицу. Там нашим взорам представали жестокие и ужасные сцены. Трупы людей и лошадей, лужи крови, странные запахи, стоны и крики раненых и умирающих, кучки людей, бродящих, как во сне... Но я не боялась. Я крепко держалась за руку Аграфепы, которая тихо говорила: «Пожалуйста, смотри, не наступи» или «Осторожно, не споткнись об этого человека».
К счастью, я не понимала, что значит быть раненым или мертвым. Почему люди так обращались друг с другом? По правде говоря, на меня сильнее действовала смерть животных. Помню, как с земли на меня смотрели огромные глаза раненой лошади. И я почувствовала ее боль! Я умоляла Аграфену принести лошади воды.
Иногда, приезжала мама, а когда город оказывался в руках белых на более или менее продолжительный срок, появлялся и отец. Золотые пуговицы на его мундире потеряли блеск, сапоги были заляпаны грязью, и они с мамой почти не смеялись, когда разговаривали. Мы так привыкли к пушечным и ружейным выстрелам, что, не слыша их, пугались тишины.
И вдруг для нашей семьи настала странная мирная передышка. Отец был теперь офицером кубанского кавалерийского полка. Он получил почетный статус казака, и семья его сослуживца, казачьего офицера Зозули, приняла его как родного. Долгие месяцы они вместе воевали с красными в Центральной России и стали настоящими «побратимами».
Отец очень гордился своей принадлежностью к казачеству и всю жизнь хранил казачью офицерскую форму (черкеску), шашку и кинжал. Он любил говорить: «Мы, казаки, — гордые люди, мы ничего не боимся». В сборнике рассказов, который он потом опубликовал в Китае, отец ярко и с любовью писал о Кубани и своих братьях-казаках. Память о его родном доме в Ярославле — городе, где он родился в семье провинциального врача, — казалось, совершенно стерлась. Я никогда не слышала, чтобы он рассказывал о своем детстве, родителях, братьях и сестрах.
Позднее, в Москве, я очень удивилась появлению тети Сони, одной из сестер отца.
За Екатеринодар (при советской власти переименованный в Краснодар), удерживаемый красными, бои шли более полутора лет. Борьба была очень жестокой, но все же к августу 1918 года совместными усилиями Белой армии и кубанской кавалерии город был взят и попал под власть кубанского областного правительства.
5 декабря 1918 года это новое правительство выпустило следующее заявление:
