статьи «Классовая борьба наций»: «Есть такие, что не в силах потребить все, что они произвели, в то время как нуждающиеся сидят на голодном пайке… Вот причина кризиса и напряженности, которые так тревожат Европу…» По официальной версии, он вел борьбу с враждебным Германии зарубежьем, но по сути – сдерживал воинственные настроения и в собственной стране. Он все поставил на оружие пропаганды в надежде так запугать другие народы, чтобы война стала немыслимой.
8
Рузвельт был убежден, что надвигается война. Еще 14 апреля он обратился к диктаторам с призывом: «Я уверен, вы осознаете, что сотни миллионов человеческих существ во всем мире ныне пребывают в постоянном страхе новой войны, а может быть, и ряда войн». Тогда же президент предложил Гитлеру и Муссолини ввести десятилетний мораторий на военные действия для всех суверенных государств Европы и Ближнего Востока.
Фактически, Гитлер дал ответ Рузвельту в своей речи перед рейхстагом. Он объявил, что Германия более не считает себя связанной ни военно-морским соглашением с Англией от 1935 года, ни польско- германским пактом о ненападении, подписанным в 1934 году. После его воинственной речи Геббельс осознал, что войны избежать не удастся. Создавалось даже впечатление, что он сам теперь прилагает все усилия, чтобы она действительно стала неизбежной. Когда 6 мая польский министр иностранных дел полковник Юзеф Бек в примирительной речи в последний раз попытался призвать к мирному решению польско-германского вопроса, Геббельс не разрешил газетам напечатать ни единого слова. Только через сутки немецкое радио лаконично сообщило о выступлении Бека без ссылок на его содержание. Вместо этого слушателям поведали о том, что в Польше поднялась волна преступлений против граждан Германии.
В последующие дни пропагандистский трюк повторялся снова и снова, и накал страстей достиг высшей точки в статье Геббельса «Вместо указательных знаков – штыки».
В ней Геббельс живописал разразившиеся в Польше погромы немецких семей. Погромы, естественно, были мнимыми.
В разговоре с Фрицше Геббельс раскрыл, что он в действительности думает о развязанной им новой антипольской кампании: «Вся эта болтовня о войне – совершенный вздор. Конечно, наш удар направлен против Польши, но это не будет войной против Запада. У Англии сдадут нервы, и получится новый Мюнхен».
В Англии и особенно во Франции находилось немало людей, которым новый Мюнхен казался вполне приемлемым и которые не хотели воевать за Польшу. Геббельс называл их голоса «голосами благоразумия». Когда бывший французский министр авиации Марсель Деа опубликовал статью под названием «Умереть за Данциг?», Геббельс создал ему шумную рекламу в прессе.
Поскольку «голосов благоразумия» было недостаточно, Геббельс вспомнил об «угрозе окружения». Призрак окружения бродил среди политиков Германии еще со времен Эдуарда VII[62]. Он стал пугалом на страницах немецкой печати в месяцы, предшествовавшие началу Первой мировой войны. Геббельс воскресил почивший в бозе термин и придал ему несколько иной, обновленный смысл. Он собирался убедить своих соотечественников и весь остальной мир в том, что вокруг Германии смыкается кольцо враждебных стран и она вынуждена вступить в бой, разумеется, чтобы защитить себя. 20 мая он написал статью «В осаде», за ней 27 мая последовало продолжение «Еще раз про осаду». А 1 июля он подробно растолковал значение «ужасного слова «окружение».
В то время «ужасное слово «окружение» стало все чаще и чаще встречаться в его речах и других трудах. Оно стало всеобъемлющим лозунгом и лейтмотивом нацистской пропаганды. Благодаря этому слову весь мир оказался в окружении – в окружении геббельсовской пропаганды.
Фрицше, однако, понял, что международное сообщество стало по-иному воспринимать пропагандистскую кампанию Геббельса. Обзоры материалов в зарубежных средствах массовой информации стали его тревожить. И он начал класть эти обзоры на стол Геббельсу, чтобы тот сам их прочел и убедился, насколько изменился и стал более агрессивным тон англичан со времени Мюнхенского соглашения. Геббельса нелегко было убедить, но Фрицше ежедневно доставлял ему свежие сведения, пока как-то вечером министр не позвонил ему. «Вы правы, – сказал Геббельс. – Англия идет к войне. Против этого надо что-то предпринять».
Геббельс доложил Гитлеру. Тот выслушал его, но, как и обычно, фюрер все знал лучше других. Если Риббентроп сказал, что Англия не выступит в поход, значит, не выступит.
По возвращении Геббельса Фрицше спросил его о результатах, но тот только пожал плечами. И вдруг Геббельс закричал в отчаянии и гневе: «Мы не для того работали шесть лет, чтобы на седьмом году потерять все!»
В то самое время шли переговоры между Гитлером и Сталиным по пакту о ненападении.
9
У Геббельса было слишком мало времени, чтобы подготовить немцев к поразительной новости. В воскресенье 20 августа 1939 года в печати появились смутные упоминания о том, что Германия и Советская Россия близки к подписанию нового торгового соглашения. Никаких комментариев не было. Само по себе соглашение казалось делом рутинным, лишенным всякого политического значения. Единственное, что стало обращать на себя внимание, так это то, что из прессы напрочь исчезли всяческие антисоветские выпады. Министерство пропаганды дало указание приостановить «на время» клеветническую кампанию против большевиков.
В 11 часов утра в понедельник 21 августа по радио внезапно объявили экстренный выпуск новостей. В первых двух параграфах советско-германского соглашения говорилось следующее:
1. Обе договаривающиеся стороны берут на себя обязательство воздерживаться от любых актов насилия, агрессии и применения силы по отношению друг к другу как самостоятельно, так и в союзе с другими государствами.
2. В случае, если одна из договаривающихся сторон подвергнется нападению третьей страны, вторая договаривающаяся сторона не будет поддерживать эту третью страну ни в какой форме.
Многие немцы, как и жители других стран, были поражены. С 1933 года нападки на большевиков были частью повседневной официальной политики. Материалы антисоветской направленности заранее готовились для публикации в приложениях к газетам. 25 августа в Мюнхене должна была состояться лекция на тему «Обвиняется Москва – коминтерновский план мировой диктатуры», которую в последнюю минуту пришлось заменить концертом русской музыки. За одну ночь русские и немцы превратились в братьев по оружию. Как мог Геббельс объяснить такую метаморфозу своей аудитории? Будь у него побольше времени, справиться с задачей было бы намного проще. Но и теперь, и много раз в более позднее время главную роль в событии играла внезапность. Гитлер нанес удар без предупреждения. Поскольку фюрер пожелал удивить мир, Геббельс не мог подготовить немецкий народ. Точно так же он не мог мгновенно остановить маховик антисоветской кампании.
Геббельс столкнулся с неординарной дилеммой. Еще весной он постоянно упрекал Запад в том, что он отказывается объявить войну большевизму. 22 апреля он возмущался тем, что лорд Галифакс назвал большевизм «абстрактной философией», а 17 июня вышел из себя после заявления Чемберлена о том, что, «если будет найден способ, могущий обеспечить сотрудничество с Советским Союзом в укреплении мира, Англия будет это приветствовать».
Теперь его вынудили делать аналогичные заявления. И он их делал не моргнув глазом. В вечернем выпуске своей газеты «Ангрифф» уже на следующий день после подписания пакта он написал: «Мир перед свершившимся фактом: два народа, исходя из общей позиции в международной политике и продолжительной традиционной дружбы, создали основу для взаимопонимания».
Подумать только, традиционная дружба! Несколько дней германская пресса сосредоточилась на главной теме: пакт уменьшает, а может быть, даже исключает опасность войны. Возможно, это было именно то, что немцы хотели прочесть. Послушно, не возражая, они приняли к сведению и сам пакт, и все слова о «традиционной дружбе» между их страной и Советской Россией. Скорее всего, их безропотность правильнее считать не личной заслугой Геббельса, а следствием его монополии как на новости, так и на комментарии к ним. В Советской России существовала точно такая же монополия, если нарком иностранных дел Молотов мог безнаказанно выразиться: «Фашизм – это дело вкуса». Но всюду в мире, где еще сохранилась свобода печати, сообщение о пакте произвело эффект разорвавшейся бомбы.
Сам Геббельс нигде не выразил своего мнения о заключении пакта. Он только заметил в новогоднем
