тех пор княгиню можно было часто видеть в аристократических салонах Вены, Берлина, Будапешта, Лондона и Парижа. В двадцатых годах она стала близким другом лорда Ротермира, которым она вертела, как ей вздумается; в это время Ротермир увлекался сумасбродными планами реставрации венгерской монархии. Когда в Германии власть захватил Гитлер, княгиня действовала в Лондоне и Париже в качестве фашистского агента. Впоследствии лорд Ротермир сознался в том, что в течение известного времени он во всем сочувствовал гитлеровцам, — и не приходится сомневаться, что здесь сыграла свою роль княгиня Гогенлоэ. Именно она представила Гитлеру Уорда Прайса, корреспондента газеты «Дейли Мейл». Во время традиционного фестиваля в Зальцбурге, впервые состоявшегося после оккупации Австрии, она жила во дворце, реквизированном у знаменитого режиссера Макса Рейнгарта. и тщетно пыталась привлечь представителей высшего международного общества. Она способствовала деятельности Отто Абеца во Франции и Польше, а Риббентропу — в его лондонских махинациях. Позднее, представ перед английским судом, она признала и свою долю участия в подготовке и заключении Мюнхенского соглашения.
Незадолго до захвата власти Гитлер заявил своим сообщникам: «Когда в один прекрасный день я начну войну, то мои войска внезапно появятся на улицах Парижа; средь белого дня они пройдут по улицам… займут министерства, парламент… в несколько часов Франция, Польша, Чехословакия будут лишены своих политических вождей; произойдет невероятное замешательство… Наибольшая внезапность — вернейший залог успеха».
«Наибольшая внезапность — залог успеха», — таков, пожалуй, наилучший из всех возможных девизов для всей деятельности «Отдела Б».
Однако девиз этот туго воплощался в жизнь. В Англии, несмотря на присутствие Риббентропа, работа отдела провалилась. Попытка укрепить влияние сэра Освальда Мосли и его фашистской партии не увенчалась успехом. Деятельность директора Английского банка сэра Монтэгю Нормана в итоге оказалась столь же бесплодной, как происки личного советника Чемберлена, Гораса Вильсона, или интриги Джофри Доусона, главного редактора «Таймс», который не публиковал ни одной статьи о Германии, не заручившись предварительно визой Риббентропа. (Все эти англичане, разумеется, не были подкуплены в прямом смысле этого слова, и, строго говоря, они не являлись германскими агентами; однако фактически вся их деятельность была непосредственно направлена на пользу Германии.)
Во Франции идея создания «пятой колонны» начала осуществляться в 1936 году. Подходящие люди были налицо, и Отто Абецу и его агентам оставалось только объединить эти антидемократические группы под своим руководством и соответственно направить энергию в нужное русло.
Немцы не были особенно заинтересованы в подыскании одиночных агентов прежнего типа среди офицерского состава французской армии. Они хотели разложить всю армию целиком, заразить ее пораженчеством, а для этого им необходимо было иметь громадное количество агентов в армейской среде. Достигнуто это было несколькими путями. Например, организация кагуляров была, бесспорно, создана по германскому плану и на германские деньги. Организатор кагуляров, богатый промышленник Делонкль давно уже был стопроцентным германским агентом. Владельцы заводов Мишлен и Клермон-Ферранс также давно работали рука об руку с Германией и немало денег дали для финансирования движения кагуляров. Эта семья имела большие связи во французской армии; особенно следует напомнить о генерале Мишлене, командующем пятой оборонительной зоной и близком друге генерала Гуро, начальника парижского гарнизона, а также о маршале Петэне… Все это было общеизвестно еще задолго до войны. Когда впервые обнаружилось дело кагуляров, то газета «Полюлер», близкая к министру внутренних дел Марксу Дормуа, писала: «Истинное руководство всей тайной организацией Делонкля может быть обнаружено в Германии». В то время Петэн и компания считали неуместным предъявить газете обвинение в клевете. Они смолчали, но в июле 1941 года Маркс Дормуа был убит.
С самого начала Берлин пытался непосредственно или через Абеца влиять на руководящие круги французского командования. Естественно, что таких людей, как Вейган и Петэн, нельзя было просто подкупить. Однако оказалось возможным установить с ними связь и попытаться склонить в сторону благоприятного отношения к «Третьей империи». Проблема значительно облегчалась тем обстоятельством, что и Петэн, и Вейган были настроены весьма реакционно.
Близкие к Вейгану политические круги, включая Морраса и Лаваля, давно уже вынашивали идею, что проигрыш войны или установление союза с Германией скажется плодотворно в смысле «ликвидации» демократии. Немцам оставалось только настойчиво убеждать в этом двух высших офицеров Франции. 22 декабря 1939 года Анри де Кериллис писал в крайне правой газете «Эпок»: «Дело заключалось в убеждении маршала Петэна в том, что он должен принять на себя руководство кабинетом национального единения, который объединил бы самых видных пораженцев и Зейсс-Инквартов». Заговорщики хотели, чтобы престарелый маршал, сам того не подозревая, сыграл роль, аналогичную роли Гинденбурга, открывшего дверь перед Гитлером в момент всеобщей растерянности. Ясно, что подобная мысль не могла родиться во французских умах.
Да, она принадлежала не французским умам! Когда в мае 1940 года Рейно назначил Вейгана главнокомандующим, а Петэна вице-премьером, он создал то самое положение, которого так ждали немцы; ибо Вейган и Петэн являлись орудием в руках клики политиканов, выполнявших приказы Берлина.
Существовала также группа приверженцев Лаваля, который, временно оставаясь в тени, уже к 1936 году из сторонника Муссолини превратился в ярого приверженца Гитлера. Группа предателей существовала и в партии радикалов — она концентрировалась вокруг газеты «Репюблик» и получала деньги от немцев. В начале 1938 года к этому лагерю, более или менее объединившемуся еще в 1936 году, присоединились Фланден и Бонне, а после Мюнхена почти все правые партии переметнулись на его сторону.
Было бы неверно изображать всех этих политиков и политиканов как подкупленных или купленных Германией. Этих людей толкнули на путь сотрудничества с Германией разные мотивы: близорукое стремление к миру и спокойствию во что бы то ни стало; страх перед потерей собственности и т. д.; все эти мотивы использовались немцами для сколачивания сильного прогитлеровского фронта во Франции.
Число французских государственных деятелей, которые прямо и непосредственно оплачивались немцами, было невелико. Значительно больше было число неоплачиваемых и невольных агентов, работавших не менее усердно, чем агенты, сполна оплачиваемые.
Все это подготовило крушение Франции. Более того. Создалось положение, при котором у Франции от Германии больше не было секретов; немцы знали все, что происходило во французском государстве. Слишком уж много было людей на важных постах, которые сознательно или бессознательно, за деньги или бесплатно, прямо или косвенно шпионили в пользу Германии.
Ясно, что во Франции «Отделу Б» работать было легко, и делал он это с большим успехом.
К французским квислингам, которых либо покупали, либо сманивали на свою сторону, немцы относились с презрением. Об этом свидетельствует хотя бы следующая история, обошедшая все 2-е бюро в январе 1940 года.
В то время один испанский офицер, работавший по заданиям 2-го бюро, пришел однажды к Гоше. Он был рассержен и недоумевал:
— Мадрид, — заявил он, — не чувствует, что Франция действительно воюет с Германией.
— Почему же? — спросил Гоше.
— В этом виноват ваш посол. Он, оказывается, находится в наилучших отношениях с германским послом. И даже демонстрирует это публично. Если, например, ему доводится встретиться с фон Шторером в приемной Франко, то он с ним подолгу беседует… Однажды я спросил германского атташе, почему Шторер так дружен с вашим послом. Немец расхохотался. «Мы делаем это умышленно, чтобы скомпрометировать старого дурака», — ответил он.
Французским послом в Мадриде тогда был Анри-Филипп Петэн.
Щупальцы господина Боле над земным шаром
