Чувствуя, что я готов присоединиться к его лагерю, Фарос выложил передо мной свои последние аргументы:
— Поехали, Орфей… Вернемся во Францию. Здесь мы полностью зависим от восстания, от болезней или от одного неудачного сражения. Мы страдаем от презрения и безразличия армии. Ничего лучшего мы уже не достигнем… Во Франции мы все наше время сможем посвятить расшифровке, и мы найдем там Моргана, который расскажет нам о планах Бонапарта! Под конец я скажу тебе следующее: что произойдет, если судьба отвернется от нас? Время играет за турок. Они могут до бесконечности черпать из своих резервов, пока не покончат с нами.
Наши войска лучше, но слабеют день ото дня. Подкреплений не будет, и ты это прекрасно знаешь. Каир обязательно падет. Нас убьют. И еще. Что станет с нашими сокровищами? Неужели все, что мы имеем, окажется бесполезным?
— Решено, Фарос. Ты рассуждаешь мудро. Прости, что не послушал тебя раньше…
— Ты мне льстишь, гражданин Форжюри! Это что-то новое, и я не заслуживаю такой чести. В то время как ты исследовал Верхний Египет, я только и делал, что копировал наши самые ценные находки…
— Я знаю тебя, Фарос. Ты точно что-то нашел…
Его лицо посерьезнело:
— Я непрерывно исследовал эту стелу. Что я только с ней не делал! Я не дешифровщик. Мое единственное открытие состоит в следующем: надо поместить Розеттский камень в укрытие, ибо здесь может произойти все. Единственное место, где он будет в безопасности, — это Франция, где Морган, возможно, сообщит нам, что нашел того, кто сумеет раскрыть эту неподатливую тайну…
Назавтра я встретился с Клебером и обрисовал ему ситуацию. Что мы выигрывали, оставаясь здесь? Экспедиция имела успех, но надолго ли?
— Бонапарт приказал мне держаться!
Клебер сердился, Клебер критиковал, Клебер угрожал, но он был солдат, знавший, что такое честь, и привыкший выполнять приказы. Если Бонапарт требует «держаться», он выполнит приказ. «Я должен это сделать, значит, я это сделаю, и так до самого его возвращения. Даже если это будет стоить мне жизни…» Бедняга сам не верил, что сумел так хорошо сказать. Но вернется ли Бонапарт за нами? Морган, Фарос и я, мы знали, что Бонапарт хотел возвратиться в Египет. Его мечта еще не осуществилась. Он должен был восторжествовать. Клебер не все знал о восточном проекте, зато был человеком дисциплинированным — следовательно, он не оставит доверенного ему командования и не откажется от ответственности. Он должен позаботиться о своих людях.
А его людям угрожала опасность. Придет ли Бонапарт к ним на помощь? После 18 брюмера мы как-то сомневались.
Англичане поставили очень эффективную морскую блокаду.
Ничто не могло проскользнуть: ни оружие, ни боеприпасы, ни подкрепления — одни только плохие известия… Помимо беспорядка во Франции и вооруженной коалиции, угрожавшей нашим границам, Бонапарту было чем заняться. Клебер сделал из этого вывод, что Египет — последнее из всех забот главнокомандующего.
— Я подумаю, — ответил он мне.
В декабре 1799 года Пуссельг[136] и генерал Дезэ отправились в Абукирскую бухту. Они начали переговоры с англичанами, а Клебер — с турками…
— Собирайся, мы возвращаемся во Францию!
Я бежал к дому, который мы занимали вместе с Фаросом.
— Я уже собрался!
Фарос подпрыгивал от радости.
— А Розеттский камень?
— Упакован, как самое драгоценное сокровище…
— «Птица» ждет нас в Александрии…
— Мир подписан?
— Клебер ведет переговоры в Эль-Арише с Великим Визирем. Они уже вступили в завершающую фазу…
Был январь 1800 года, и никакой ураган не мог помешать нам обняться с Морганом еще до начала весны.
ГЛАВА 11
НАКОНЕЦ-ТО ФРАНЦИЯ!
Наконец-то Франция!..
Все захохотали без причины, и показная гармония вдруг нарушилась старыми распрями. Однако первая же стычка завершилась следующим заключением:
— Хорошо, мы еще побеседуем обо всем этом во Франции…
Весть (превосходная) об отправлении достигла ученых во время заседания Института. Все зааплодировали Сент-Илеру,[137] который, непонятно с какой стати, имел удовольствие об этом сообщить. Просто зоолог делал доклад, когда посыльный вошел в салон, где проходили наши собрания. Он прервал свое выступление, посвященное изучению змей Нила. Посыльный был человеком немного нескладным и держал пакет в руках, не зная, к кому обратиться.
— Кого вы ищете? — раздраженно спросил Сент-Илер.
— Ученых.
— И что вы от них хотите? — сурово поинтересовался астроном Нуэ.
— Передать им пакет… От Клебера.
— Давайте сюда! — сказал Сент-Илер, отодвигая в сторону Жоллуа, который уже протянул было руку.
Посыльный стал пробираться по центральному проходу, который был недостаточно широк для быстрого шага. Солдат стучал сапогами по мрамору салона гарема Хассан Кашефа, а его сабля задевала за ножки стульев, на которых мы сидели. Мы столпились вокруг него и Сент-Илера, который начал степенно распечатывать конверт. Внимание, которого он так и не смог заполучить во время своего скрупулезного описания египетских рептилий, теперь было ему гарантировано.
Повисло тяжелое молчание.
— Действительно, подписано Клебером.
— Ну же, что там? — взмолился Виллье.
Сент-Илер начал читать про себя.
— Отберите у него пакет! — предложил Жоллуа.
— Франция! — воскликнул Сент-Илер.
— Что — Франция? — спросил Виллье.
— Мы возвращаемся. Мы эвакуируемся из Египта через три месяца.
Сент-Илер отдал пакет одному из тех, кто тянулся к нему, а сам сел, оглушенный этой новостью. Письмо пошло по рукам. Его вырывали у соседа, толкая посыльного, который, задыхаясь в возникшей давке, поспешил удалиться.
— Клебер — наш Мильтиад…[138] А Сент-Илер — его посланец! — воскликнул Виллото.
После отъезда поэта Парсеваля-Гранмезона этот певец то и дело принимался что-нибудь декламировать по любому поводу. В данном случае он имел в виду победу при Марафоне, одержанную греческим генералом Мильтиадом… Сравнение было явно притянуто за уши, поскольку никакой победы над англичанами и турками одержано не было. Для решения нашей судьбы хватило переговоров. Сент-Илеру, напротив, следовало бы знать о печальной судьбе гонца, принесшего весть о победе при Марафоне.
