присоединиться к своим собратьям по несчастью.
Внезапно Смит крепко сжал мне руку.
— Чтобы избежать всех этих неприятностей, возможно, существует одно решение…
— Какое? — с надеждой спросил я.
— Цифровые уравнения… — пробормотал он.
— Не понял?
— Вы специалист. Не возражайте! Я увлечен математикой, и я читал ваши заметки по уравнениям для Академии наук. Ваш первый доклад в Академии датируется 1789 годом, не так ли? — Так оно и было. Он продолжал: — Я знаю, вы ждете возвращения во Францию, чтобы опубликовать новые работы по уравнениям. Скажите, что нет, и вы солжете!
— Зачем, если вы, похоже, и так все знаете? Разве я не прямой человек?
— В Египте вы написали трактат по алгебраическим уравнениям. Вы собрали в нем все, что человечество о них знает.
Вы хотели опубликовать все это в Каире под эгидой вашего Института, но вам не хватило времени. Но работа сделана и существует. Из этого я делаю вывод, что трактат при вас и находится в вашем чемодане. Или я ошибаюсь?
— Я изумлен подобной точностью…
— Простые выводы, сделанные на базе достоверной информации…
— Кто же мог вас проинформировать?
Смит расхохотался:
— Об этом писали в «Египетском курьере». Не было ничего проще, чем его читать всякий раз, когда какой-нибудь из ваших кораблей пытался преодолеть нашу блокаду. Трюмы всегда бывали им набиты… Таким образом, я шаг за шагом следил за вашим проектом и с самого начала упивался мыслью о том, что смогу с ним ознакомиться!
— Но почему моя работа так вас интересует?
— Я очень увлекаюсь уравнениями, я уже говорил. Это мое хобби, и вы даже не представляете, какое значение это слово имеет для англичанина. Я готов вести переговоры ради того, чтобы стать первым читателем ваших работ…
— Что вы хотите с ними сделать?
— Я их прочитаю. Вот и все.
— Подождите, пока я опубликую трактат…
— Удастся ли вам? Возвращение во Францию вам еще не гарантировано. Но даже если все сложится к лучшему, много ли времени мне оставила судьба, чтобы успеть все прочитать?
— А что вы мне предложите взамен?
—
— А наши ящики?
— Они ваши, разве нет?
— И это все, что вы требуете за нашу свободу?
Смит ответил тоном, который принято называть английской флегмой:
— Древности интересуют меня гораздо меньше алгебры.
— Ну, вы согласны?
Назавтра он высадил нас в Александрии. Он стоял на палубе и лично приветствовал каждого ученого.
— Я выиграл больше, чем вы, — сказал он мне, едва я ступил на трап.
— Триста страниц бумаги против спасенной жизни… Вы уверены?
— Даже если бы вы отказались мне их дать, я бы вас отпустил, — ответил он. — Я знаю, что вы не шпион.
— Мы обмануты, — вздохнул Фарос у меня за спиной.
— Однако живы! — уточнил Сент-Илер.
Приходилось смириться с этой мыслью. Мену оказался прав.
Мы не сумели проскочить. То была единственная победа, которую он сумел одержать, но нам пришлось очень дорого за нее заплатить. Нас поместили в карантин. Все говорили только о чуме… Каир успел капитулировать, и это мудрое решение, позволившее избежать новых жертв, дало нам возможность торговаться. В середине лета Контэ, Деженетт, Дютертр[151] и Жакотен с группой ученых двинулись в сторону Франции. Фарос успокаивал себя тем, что, возможно, копии Розеттского камня удалось спасти. Если Контэ сдержит слово, копии скоро будут переданы Моргану де Спагу.
— Если только судьба не устроила им кораблекрушения…
Сент-Илер день ото дня мрачнел все больше.
Я уже писал, что мы очутились во Франции только осенью 1801 года. А Розеттский камень? К этому я еще вернусь, ибо развязка уже близка.
2 сентября Мену капитулировал. Тотчас начались переговоры, но у нас больше не было козырей на руках. Развязалась война нервов. Первые дни сентября были посвящены обсуждению того, что мы можем увезти с собой. Хатчинсон играл за англичан, и нам казалось, что мы выиграли, поскольку проект капитуляции, подготовленный французами, не запрещал ученым сохранить карты, бумаги, записки, коллекции и собранные «памятники истории».
— Камень спасен! — возрадовался Фарос, сжав Сент-Илера в объятиях.
— Подождем окончательного решения англичан.
Осторожный Сент-Илер был прав. Да, Хатчинсон вполне мог согласиться, но существовал еще Гамильтон,[152] человек, словно вышедший из тени. Кто он был такой? Удачливый коллекционер, антиквар, увлеченный Египтом, или секретарь английского посольства в Константинополе, уполномоченный в Александрии? Он вмешивался во все, давил на Хатчинсона и в итоге стал играть первостепенную роль в переговорах. Гамильтон сосредоточился на вопросе «памятников истории» и отказался его даже обсуждать. Англия непременно должна завладеть Розеттским камнем. Нам сообщили, что последнее решение таково: мы можем забрать предметы искусства и науки, привезенные из Франции, однако все найденное в Египте считается общественным достоянием и должно быть передано англичанам.
— Камень потерян, — вздохнул Сент-Илер.
— Два года сумасшедшей работы и нечеловеческих усилий впустую. Я отказываюсь это понимать, — отважно заявил Фарос. — Я предпочитаю сбросить наши коллекции в море!
— Они познают судьбу Александрийской библиотеки! — воскликнул Сент-Илер. — Не отдадим ничего! Сожжем все наши рисунки!
Я попросил немного времени перед тем, как они приступят к осуществлению этого драматического плана.
— Ты еще на что-то надеешься, Орфей? — спросил меня Фарос.
— Я хочу увидеться с Уильямом Гамильтоном.
Я связался со Смитом, и тот согласился подготовить встречу. Я был уверен, что он окажет мне эту услугу. Через три дня он пригласил меня на борт своего корабля.
— У меня нет хороших новостей… Гамильтон отказывается с вами встречаться…
— Почему?
— Его трудно понять… Мне кажется, он не тот человек, за кого он себя выдает. Это не дипломат, не любитель искусства, что — настоящий шпион! Он работает на короля Георга III[153] Розеттский камень бесценен для Короны и ни в коем случае не должен попасть в руки вашего Буонапарте. Это очень серьезно, Форжюри, и вы тут бессильны. Не стоит сражаться за проигранное дело, поверьте солдату, который знает, что порой жизнь буквально висит на волоске. Уступите камень —
