Рэжа. Я имел дело с учеными из нашей экспедиции.
Я готовил «Описание Египта» и собирал информацию для введения, а это давало возможность опрашивать моих коллег.
Увы, хороший дешифровщик до сих пор не показывался. Не пренебрегая никакими версиями, я не упускал возможности дать его идеальный портрет, когда меня об этом спрашивали.
Но стоило ли описывать его как пожилого профессора, получившего подготовку в лучших школах Республики, или как шведского или английского математика? Будь так, он бы сам пришел к нам. Саси или кто-нибудь другой предупредили бы нас. Не лучше ли повести поиски в других местах? Отойти от проторенных путей и известных определений? Я вспомнил слова Бонапарта, сказанные Моргану, когда они оба покидали Александрию:
Портрет этого дешифровщика — портрет героя, что появляется из ниоткуда, эдакий спонтанный и чудесный гений.
Это столь же новое, сколь и смелое определение очаровывало гренобльское общество, которое видело в этом выражение самой свободы. Неизвестный, имеющий природные качества, которые совершенно не связаны с рождением или с титулами…
И вот 21 апреля 1802 года аббат Дюссер пришел сообщить мне, что, возможно, он нашел этого гения, произведенного на свет Просвещением и Революцией…
— Сколько ему лет, вы говорите?
— Двенадцать, — повторил аббат.
Слухи распространялись быстро, и вскоре мое послание достигло всех сфер общества Дофинэ, даже сферы образования. Вот почему аббат Дюссер, директор института, носившего его собственное имя, привел мне случай, который объявил совершенно исключительным. Латынь, греческий, древнееврейский — юный Шампольон владел всеми этими языками и еще многими другими.
— И это не все…
Добрейший кюре склонился, словно для того, чтобы выслушать исповедь, но на сей раз говорил сам. Он шептал:
— Странные слухи ходят об этом мальчике. Я разговаривал с доном Кальмэ,[166] бенедиктинцем, который бывал в семье Жана-Франсуа Шампольона.
— Для чего он там бывал?
— Во время Революции. Террор в Фижаке[167] был страшный… Он вынужден был прятаться…
— В Фижаке?
— В Ло. Там жил Шампольон.
Аббат Дюссер зашаркал солдатскими башмаками по навощенному паркету. Скрип возобновился.
— Вы должны понять то, что я хочу вам сказать, господин префект, — тихо сказал он. — Иначе мы ничего не достигнем…
— Могу я хотя бы делать пометки?
Аббат согласился.
Жан-Франсуа Шампольон родился 23 декабря 1790 года. Ночью его принесли к кюре Буске, чтобы тот его крестил. Эта торопливость была связана не столько со здоровьем мальчика, сколько со странными обстоятельствами его рождения. Жан-Франсуа был сыном Жанны-Франсуазы Шампольон, которой годом раньше предсказали смерть. В то время эта женщина была парализована и не вставала. Представить ее беременной — это какой-то обман или магия. Ее случай казался таким безнадежным, что в январе 1790 года отец Жана-Франсуа, разъездной книготорговец, позвал Жаку, прозванного Колдуном и известного своими весьма странными знахарскими способностями. Тот встал в изголовье женщины. Положил ее на ковер из трав и дал ей выпить микстуру, состав которой остался в тайне. Вылил остаток микстуры на тело умирающей и потом долго его массировал. Этого оказалось достаточно для выздоровления, наступившего очень быстро. На следующий день или через день женщина уже свободно ходила. Вскоре к ней возвратилось отменное здоровье. Таким образом, понятно, что все слова и поступки Жаку-Колдуна были принято во внимание. А знахарь сказал: у Жанны-Франсуазы будет сын. Это казалось невозможным через двенадцать лет после рождения первого ребенка, Жака-Жозефа, тем более что теперь Жанна-Франсуаза постарела и только что выкарабкалась из почти смертельной болезни! Но Жаку упорствовал. До конца года родится сын. И добавил: «Свет для будущих веков…»
— Поймите меня правильно, моя вера и мои убеждения заставляют меня сомневаться в том, что я вам рассказываю, но все это мне поведал дон Кальмэ. Такой человек не станет понапрасну трепать языком. Я даже написал кюре Буске. И он тоже подтвердил мне эту историю, а еще я располагаю свидетельством каноника Сейси, который бывал у Шампольонов. Все они говорят одно и то же. Считают, что этот ребенок — чудо…
Мне стало как-то не по себе. Я страдал от жары, но рука моя дрожала, когда я записывал эти имена. Буске, Сейси, дон Кальмэ. Они могли бы оказаться полезными, если бы дело дошло… Если? Я тотчас забыл это условие. Сам тон аббата Дюссера уговаривал меня, уверял, что мы вот-вот сделаем огромный шаг к расшифровке.
— «Чудесное» рождение… — Дюссер сморщил лицо, и я продолжил: — Хорошо, пусть чудо. Но зачем вы мне об этом рассказываете?
— В древних языках этот мальчик обладает высшим даром.
Жан-Франсуа изучил латинский язык самостоятельно.
Он просто его расшифровал, слушая, как неграмотная мать воспроизводит текст молитвенника. Он выделил знаки, восстановил слоги, затем слова, которые сравнивал с тем, что произносила его мать. Вскоре он уже читал и писал на латыни. Его учитель дон Кальмэ, который в обмен на гостеприимство Шампольонов взял на себя заботу о воспитании детей, не верил своим глазам.
Бенедиктинец занимался и со старшим мальчиком Жаком-Жозефом. Этот ребенок оказался достаточно способным, чтобы продолжать занятия, и это привело его в коллеж.
Очень скоро он стал секретарем местного отделения академии. Красивая карьера, но классическая. Путь его младшего брата Жана-Франсуа был совсем иным. Дон Кальмэ написал аббату Дюссеру. Мощью и гением ученик обошел его самого.
Аббат отказался отдать мне письмо, написанное доном Кальмэ, однако позволил записать следующий отрывок:
«Этого мальчика переполняет энергия. Мне уже не хватает сил, чтобы управлять столь незаурядным, но бестолковым умом. Он хочет всего, он интересуется всем и охотно перескакивает от словаря растений к словарю древнееврейского.
Только арифметика ему не дается. В остальном он превосходит сверстников и с ними скучает. Я забрал его из школы, поскольку он чересчур быстро выучился. Со мной дело обстоит хуже. Мои знания уже недостаточны, чтобы питать эту голову и глаза, фонтанирующие вопросами. Какой метод применить? Если мы закрываемся с ним, он ревет. На улице я не успеваю бежать за ним следом. Я стар и очень устал. Единственная помощь, которую он мог бы ждать от меня, состоит в том, чтобы помочь ему расти дальше в другом месте. Я убежден, дорогой аббат, что в образовательном учреждении, которым вы руководите, Жан-Франсуа сможет расцвести. Я готов вам его отдать, и если вы принимаете мое предложение, я не без сожаления готов потерять тот свет, который оживляет мои дни и заставляет мена верить в милость Божью. Этот ребенок уникален. Дабы в этом убедиться, посмотрите на него сами. Примите его, прошу вас».
— И вы это сделали?
— Полгода назад. И я вспоминаю об этой встрече, как если бы она произошла сегодня утром. Щупленький мальчик, но его пронизывающий взгляд словно затопил всю комнату.
Овальное лицо, матовая кожа, кудри. Если бы я не знал о его происхождении, я мог бы утверждать, что комнату осветил сам Восток.
