Боковым зрением я с тревогой отметил, что Пятницкий облизнул пересохшие губы, а маленькие капельки пота, выступившие на лбу, не оставили мне сомнений, что мой гусар — поэт пережил что-то не очень приятное за последние минуты.
— Ну-ка, друг, колись, что случилось? — спросил я, попытавшись придать своему голосу строгое, но отеческое звучание (в мои-то двадцать два года!).
Не удивительно, что вопрос мой прозвучал фальшиво: ни строго, ни отечески, а не пойми как. Но друга Пятницкого меньше всего волновали мои интонации, он сквозь зубы, (так говорят, когда приходится признаваться в каких-то неприятностях), прошипел:
— Тормоза…
И без того хмурое небо померкло перед моими глазами. Приехали! Теперь всю дорогу придется трястись от ужаса — если поедем сами. Или от позора если нас возьмут на буксир.
— Что, совсем не работают? — наверное, вопрос я задал идиотский. Но получил умный ответ, слегка попустивший мое ощущение национальной катастрофы.
— Да нет, качками тормозить пока можно… Но насколько хватит этого «пока»? Вот вопрос.
Мы посовещались, и я решил ехать до первой остановки. Опасное и необдуманное решение? Возможно. Но мне не хотелось опять оказаться в одиночестве. Пока едешь — есть надежда. А остановка — маленькая смерть.
Восемь человек за стенкой не подозревали ни о чем. Наверное, им было спокойно, а может быть, даже и весело. Вот также спокойно и весело они полетят в пропасть. Я прыснул от смеха. Пятницкий покосился на меня и непроизвольно отодвинулся.
— Ну что теперь, плакать что ли, — сказал я нравоучительно.
Хмарь оставалась позади. Снова впереди ощущалось солнце. Вот — вот должно появиться…
За поворотом появился задний борт «шишиги» второй роты.
— Тпру! — крякнул Пятницкий и энергично заработал сапогом. Остановились мы в нескольких сантиметрах от этого борта.
— Хиппуешь, клюшка! — крикнул Пятницкому высунувшийся по пояс из кабины сержант Супонев, водитель «шишиги», а по совместительству громила и ужас всего личного состава второй роты; человек с вечно небритой мордой.
«Хиппующий клюшка» в очередной раз вытер пот со лба.
Я постарался подбодрить закомплексовавшего водителя:
— Не переживай! Доедешь благополучно — получишь медаль. А не доедешь орден… Но извини — посмертно.
Ничуть не обнадеженный этим щедрым посулом, скорбный Пятницкий полез под машину смотреть тормоза. Как минимум, он хотел узнать — не вытекает ли из них тормозная жидкость.
Пока нервный водитель корячился под любимым автомобилем, я достал из коробки продукты, и, задумчиво повертев в руках банку тушенки, открыл ее штык — ножом. А что прикажите делать? Если я упаду в пропасть вместе с этой кучей металлолома, то не будет ли съедать меня тоскливая мысль, что зря пропадают продукты в вещмешке, а я ломаю кости голодный и неудовлетворенный желудочно? Вспомнилось мне в этот миг творение профессора Выбегалло человек, неудовлетворенный желудочно, и испортило весь аппетит. «Вот что я за мерзкий тип», — подумал я, — «нет, чтобы принять какое-то волевое решение, спасти ситуацию… Вместо это цепляешься за низменные плотские удовольствия, как будто пытаешься напоследок надышаться».
В этот мучительный момент «шишига» Супонева дернулась и поползла вперед. Позади нас загудели возмущенные клаксоны. Что ж, ведь мы перегородили им всю дорогу, образовали гигантский тромб. Сейчас нас скинут вниз, чтобы не мешались, а меня поставят к стенке… Нет, не так. Стенок здесь нет. Поставят меня, вот скажем, к этому каменному обрезу, где трещины и лопины складываются в некое подобие шестиконечной звезды…
Пятницкий запрыгнул в кабину заметно повеселевший. У меня тоже отлегло от сердца:
— Ну что, друг? Чем обрадуешь?
Грязный Пятницкий распустил пальцы веером и важно произнес:
— До цели доедем, а там что-нибудь придумаем.
Мы тронулись в тот самый момент, когда офицеры, прапорщики и контрактники с позади стоящих машин уже мчались к нам, чтобы вытащить нас из кабины, и, наверное, набить морду.
Но мы, ха-ха-ха, оставили их позади, и теперь они бессильно грозили нам кулаками, скрываясь в облаке пыли.
Опять мы были одни. Но уже не в туманной хмари, а под горячим солнцем, под ярким синим небом, вдыхая горный ветер и радуясь жизни.
Пару раз нас обгоняли безумцы. Ширина дороги позволяла разъехаться двум «Уралам», но я не рискнул бы на такие маневры на такой скорости, тем более, когда сзади прицеплена пушка. Но я догадывался, кто сидит в кабине этих мощных машин. Естественно лейтенант Поленый, и лейтенант Гаррифулин. Вечные друзья — соперники превратили скучный для них переход в веселое ралли. И водители, наверняка, под стать им — такие же отчаянные и жизнелюбивые парни.
Помню, в нашем Новопетровске был такой отчаянный малый, как любят говорить душевные школьные преподаватели, способный, но ленивый. Способностей его вполне хватило на то, чтобы угнать автомобиль, а леность мысли и любовь к острым ощущениям привела прямиком в столб, где и остался на долгое время след от его мозгов в виде темного пятнышка. Разговоров хватило на неделю, причем сочуствие в основном вызывал владелец машины. Его «ласточка» восстановлению не подлежала, а если учесть, что он ее только неделю как купил…
Из родни несостоявшегося пилота «Формулы -1» в наличии была только одна мать-одиночка. А какой с нее материальный спрос?
Несостоявшийся автовладелец продал оптом все годные запчасти со своей «ласточки» местным умельцам, а деньги пропил с горя. А будучи необуздан во хмелю, устроил драку в местной «тошниловке», где ударил нашего участкового по голове бутылкой.
Вот так этот малолетний осел разбил жизнь почтенному человеку, отцу двух детей.
Мимо этой «тошниловки» я всегда возвращался домой из школы. Повернуть за угол и прямая дорога к подъезду…
Я заснул. Мой сладкий сон прервал своим грохотом очередной обогнавший нас «Урал». На кабине гордо реял черный флаг с черепом и костями. Мелькнуло даже что-то похожее на «Анархия — мать порядка». Мелькнуло и скрылось в облаке пыли. Пятницкий яростно закручивал стекло. Я резво завертел ручкой со своей стороны — все меньше пыли набьется в кабину.
А это был Косач. Паразит, которого чуть не расстрелял командир разведроты Сабонис. Только этот выпускник Минского военно-политического, вместо работ Ленина трепетно изучавший материалы махновского движения, мог отчебучить такой прикол.
Атмосфера дисциплины с удалением от базы начала убывать. Сначала ее поддерживал страх, но ничего не происходило, и он улетучился. Но я бы не стал делать такие скоропалительные выводы. Все-таки с нами ехали такие крепкие командиры как капитан Скруджев и майор Бугаенко, и, как мне кажется, лейтенант Косач может развлечься в дороге, конечно, если хочет, но когда мы прибудем в район сосредоточения, то свой флажок он конкретно спрячет.
Собственно, так оно и произошло.
К вечеру эта поездка стала меня чрезвычайно доставать. Уже заболел копчик от жесткого сидения, устал вестибюлярный аппарат и гнусная пыль противно скрипела на зубах. Честно говоря, очень хотелось пить. Чего-нибудь холодненького и газированного.
Живописная местность осталась внизу, а здесь начались какие-то голые серые вершины, ни куста, ни травинки, пыльно, пасмурно и мрачно.
Пятницкий устал крутить баранку, «шишига» устала ехать, больные тормоза устали тормозить.
Но вот еще один подъем, и перед нами открылось то ли плато, то ли долина — черт ее разберет, но очень большое ровное место. Похоже, вся техника, обогнавшая нас, уже стояла тут.
«Неужели это Харами?» — подумал я. И был не прав. Это был Ботлих.
— А вон и наши! — закричал Пятницкий, и даже показал своей грязной рукой, где именно.
