Версия Барни

ходил к ним в гости, да и жена Зелигмана утверждает, что у них дома в тот вечер никакого званого ужина не было. После чего Борис и жена Зелигмана, у которых роман в разгаре, сбегают в мотель, где срывают друг с друга одежды и предаются давно вожделенным ласкам.

Перечитав сегодня утром этот рассказ и вспомнив любовь Буки Ужасного ко всякого рода жестоким проделкам, я долго думал, но… — нет, не нашел я в себе былой веры в то, что он и впрямь мог после нашей ссоры настолько разозлиться, чтобы из мести так меня подставить. И все же… все же… Вновь обратившись к дневнику Макайвера, в его записях за 22 сентября 1951 года читаю:

…Как-то раз я на ходу обмолвился:

— Бука, — говорю, — я смотрю, ты себе нового друга завел?

— Каждый Робинзон имеет право на собственного Пятницу, не правда ли?

Нет. Бука не говорил этого, — решил я, отправляясь на одну из бесцельных утренних прогулок. Это злобная выдумка, типичная для фербрехера Терри. Мы с Букой так тепло друг к другу относились! Я не был его лакеем. Мы были соратники, братья, сражались вместе против всего мира, что называется, спина к спине у мачты. Не может быть, чтобы я в этом ошибался. Чтобы Бука, даже в том одурманенном наркотиками виде, в котором он приехал ко мне на озеро, этот истинный талант, пусть загубленный, пусть растраченный невосполнимо, сбежал бы, исчез навсегда, только чтобы отомстить мне, — нет, это невозможно! Да ведь и в саморазрушении его виноваты скорее мы: молодые и глупые, мы льстили ему, курили ему фимиам как единственному из всей компании, кому суждено стать великим. Помогали ему сломаться и те издатели, что обхаживали его в Нью-Йорке, соблазняли чрезмерно щедрыми авансами, требуя от него роман, тогда как он-то знал, что написать крупную вещь никогда уже не сможет. Вот и решение загадки. Бука бежал от непосильной ноши возлагавшихся на него надежд, ушел в подполье, стал другим человеком, как тот Марголис. «Мир, мир, смятенный дух!»[363] Я простил тебя.

Я бродил, наверное, час, может, дольше и так ушел в себя, что не заметил, как забрел в неведомые места. Долго не мог понять, где я, пока не сориентировался по автовокзалу. Подошел. И — господи ты боже мой, кого я там увидел! Владычицу моих исчезнувших поллюций, миссис Огилви, чей кустик на лобке когда-то сверкал для меня жемчужными капельками. Прикинул — да, совпадает, ей лет восемьдесят. Узловатыми пальцами вцепилась в поручень своего ходунка, к которому дерзко прицеплен британский флаг. Сгорбленная. Высохшая. Глаза навыкате. Стоит среди других таких же, скандируя:

Раз и два, и два, и три,
Мы зачем сюда пришли?
Въезд для коляски!
Въезд для коляски!

Их там собралось что-нибудь человек тридцать пять, может, больше, почти все в инвалидных колясках. Словно ожившая картина Иеронима Босха. Или сцена из фильма Феллини. Кто без одной, кто без двух ног. Пережившие инсульт и полиомиелит с ногами бессильными и тонкими, как ручки грабель. Жертвы болезни Паркинсона и рассеянного склероза с дергающимися головами, со струйками слюны на подбородках. Я сбежал, подозвал такси.

— Куда, мистер?

— Отвезите меня… э… э…

— Ну, отвезу, понятное дело. Работа у меня такая. Но куда?

— …прямо.

— Может, в больницу?

— Нет.

— А куда?

— …в центр.

— Хорошо.

— …это улица, следующая после… ну, сами знаете… мне надо…

— Ну? Ну?

— …сразу, которая после гостиницы…

— Какой гостиницы?

— Ну той!

— Так. Везу вас в больницу.

— Нет… Знаете, где книжный магазин на углу?

— Если вы собираетесь блевать, то, ради Христа, не здесь. Скажите мне, и я встану к поребрику.

— Я не собираюсь блевать.

— Ну, и то слава богу. Все же есть у тучки светлая подкладка!

— …а там еще рядом место, куда приходят выпить, понимаете?

— Типа — бар, что ли?

— Конечно. Бар. Я ведь не совсем идиот, знаете ли.

— Сегодня мне должно повезти, — сказал водитель, прижимаясь к обочине. — У вас наверняка есть бумажник, а там наверняка карточка с вашим домашним адресом. И я вас туда отвезу.

— Я знаю, где я живу.

— Тогда скажите мне. И я никому ни звука.

— …я смогу дойти, там будет уже близко, если вы высадите меня на той улице, где в названии святой. Сен… сен… как же ее…

— У! Это хрен угадаешь. В Монреале половина улиц такие.

— …Катрин! Сен-Катрин! И на углу, пожалуйста.

— На котором углу?

Черт! Черт! Черт!

— …на том углу, что сразу после религиозной улицы…

— Религиозной улицы?

— Вот не рабби, не мулла… Католик.

— Кардинал?

— Епископ!

— А! Ну вы забавник! Вам надо угол Сен-Катрин и Кресент! Верно?

— Верно. Я иду в «Динкс».

Там Хьюз-Макнафтон уже ждал меня.

— Что с тобой, Барни?

— Барни, Барни. Сам знаю, что Барни. Не забыл еще свое имя.

— Да знаешь, конечно. Бетти, принеси ему кофе.

— Нет, виски!

— Это — обязательно. Но сначала кофе.

Сперва я подождал, когда моя рука перестанет дрожать; только потом стал пить кофе. Хьюз- Макнафтон поднес огонь к моей сигаре.

— Ну, тебе получше?

— Слушай, надо, чтобы ты выправил бумаги: хочу передать весь ворох моих пожитков по доверенности детям.

— Для этого тебе не нужен адвокат, это сделает простой нотариус. А что за спешка?

— Не важно.

— Слушай, расскажу тебе одну историю — она отчасти оправдает меня в роли advocatus diaboli. Я