разделял моего оптимизма.
— Всяких этих цирлих-манирлих в тебе не больше, чем во мне, — говорил он. — И зачем мучиться? Она
Но в том-то все и дело, что было поздно.
— Ну, ты, конечно, хочешь, чтобы я сделала аборт? — вдруг огорошила меня она.
— Постой, постой! Минутку! — всполошился я. — Дай подумать. «Господи, — только и вертелось при этом у меня в голове, — мне двадцать три года. Христос всемогущий!» Пойду пройдусь. Я ненадолго.
Пока меня не было, ее опять вырвало в раковину. Возвращаюсь, смотрю — спит. Разгар дня, три часа пополудни, а Клара, с ее вечной бессонницей, крепко спит. Прибрался получше и час еще ждал, когда она встанет с кровати.
— А, явился, — проговорила она. — Герой-любовник.
— Я могу поговорить с Йосселем. Он кого-нибудь найдет.
— А то и сам справится. Ковырнет крючком от вешалки. Только я-то уже решила рожать. С тобой, без тебя — не важно.
— Если ты собираешься заводить ребенка, то мне, видимо, следует на тебе жениться.
— Это ты так предложение мне сделал?
— Я озвучиваю это как вариант.
— Ой, спасибо вам, ваше ашкеназское[157] высочество! — Клара сделала реверанс, потом выскочила из комнаты и бросилась вниз по лестнице.
Бука был непреклонен:
— Что значит — это твоя обязанность?
— Ну а разве нет?
— Ты еще хуже спятил, чем она. Заставь ее сделать аборт!
В тот вечер я искал Клару повсюду и в конце концов нашел в «Куполь», где она сидела за столиком одна. Я наклонился и поцеловал ее в лоб.
— Я решил жениться на тебе, — сказал я.
— Ух ты ах ты. Мне даже не надо говорить «да» или «нет»?
— Если хочешь, можем проконсультироваться с твоей «Книгой И-дзин».
— Мои родители на свадьбу не приедут. Для них это унижение. Миссис
Я снял для нас квартиру в пятом этаже на рю Нотр-Дам-де-Шамп, и мы расписались в mairie[158] шестого аррондисмана. На невесте была шляпка-«клош» (мягкий колпак, натянутый по самые глаза), дурацкая вуаль, черное шерстяное платье до щиколоток и белое боа из страусовых перьев. Когда ее спросили, берет ли она меня в законные мужья, в стельку пьяная Клара подмигнула распорядителю и говорит:
— У меня пирог в духовке. Куда денешься?
Шаферами при мне были Бука и Йоссель, принесли подарки. Бука подарил бутылку шампанского «дом периньон» и четыре унции гашиша, запрятанного в вязаные голубенькие пинетки; Йоссель — набор из шести простыней и банных полотенец из отеля «Георг V»; Лео — подписанный набросок и дюжину пеленок; Макайвер же принес номер журнала «Мерлин» с его первым напечатанным рассказом.
Во время свадебных приготовлений я наконец улучил момент, чтобы заглянуть Кларе в паспорт, и каково же было мое изумление, когда я обнаружил, что ее фамилия Чернофски.
— Можешь не волноваться, — успокоила меня она. — Ты заполучил себе настоящую
После того как мы переехали в нашу квартиру, Клара стала все больше засиживаться по ночам — что-то царапала в тетрадках или сосредоточенно раздумывала над своими, будто навеянными кошмаром, рисунками пером. Потом спала до двух или трех часов дня, выскальзывала на улицу и где-то пропадала, а вечером подсаживалась к нам за столик в кафе «Мабийон» или «Селект» и вела себя как преступница.
— А между прочим, миссис Панофски, интересно, где вы были весь день?
— Не помню. Гуляла, наверное. — Потом, покопавшись в пышных юбках, она объявляла: — Вот, я тебе подарок принесла! — и вручала мне банку pate de foie gras[159], пару носков или (однажды и такое было) дорогую серебряную зажигалку. — Если родится мальчик, — сказала она, — я назову его Ариэль.
— А что? Звучит естественно, — одобрил Бука. — Ариэль Панофски.
— А я бы назвал его Отелло, — сказал Лео с кривой ухмылкой.
— Да пошел ты, Лео, — отмахнулась от него Клара, и ее глаза вдруг загорелись мрачным огнем: ею овладел один из все более частых приступов необъяснимо дурного настроения. Она повернулась ко мне: — А может, если хорошо подумать, лучше Шейлок?
Как ни странно, когда Клару перестало по утрам тошнить, играть с нею в семейную пару оказалось очень даже занятно. Мы ходили по магазинам, обрастали кухонной утварью, купили детскую кроватку. Клара смастерила мобайл, чтобы над ней повесить, и нарисовала на стенах детской кроликов, белочек и сов. Я конечно же занимался готовкой
— Почему? — спросил я.
— Какая разница. Просто не хочу его здесь видеть.
Йосселя она тоже не очень-то привечала.
— У него плохая аура. И я ему не нравлюсь. И я не хочу знать, что вы там с ним вдвоем затеваете.
И вот однажды я усадил ее на диван, подал стакан вина и говорю:
— Я должен съездить в Канаду.
— Что-о?
— Всего-то недели на три. Ну, максимум на месяц. Йоссель каждую неделю будет приносить тебе деньги.
— Ты не вернешься.
— Клара, не заводись.
— Но почему в Канаду?
— Мы с Йосселем организуем совместный бизнес по экспорту туда сыров.
— Ты шутишь! Торговать сырами. Позорище! Клара, ты, кажется, была в Париже замужем? Да. За писателем или за художником? Нет, за пархатым торговцем сырами.
— Клара, это деньги.
— Но это ж ведь подумать только! Я тут одна с ума сойду. Я хочу, чтобы ты поставил мне засов на дверь. А что, если пожар?
— А что, если землетрясение?
— Слушай, а может, у тебя с этими сырами так здорово пойдет, что ты и меня в Канаду выпишешь, и мы вступим в гольф-клуб, если они не перевелись еще там, и будем приглашать людей играть в бридж. Или в маджонг. А ни в какие такие блядские общества женщин при синагоге я вступать не стану и обрезание Ариэлю делать не будут. Я не позволю.
Мне удалось зарегистрировать в Монреале компанию, я открыл офис и нанял старого школьного приятеля Арни Розенбаума, чтобы он вел в нем дела, — и все это за три недели лихорадочной беготни. И Клара потихоньку привыкла, даже с удовольствием предвкушала очередной мой отъезд — а я летал в Монреаль каждые полтора месяца, — лишь бы я вернулся, нагруженный банками с арахисовым маслом,
