букетами цветов и по меньшей мере двумя дюжинами пакетиков изюма в шоколаде. Как раз во время этих моих отлучек она по большей части и написала, и проиллюстрировала рисунками пером свою книгу «Стихи мегеры», которая выходит нынче уже двадцать восьмым изданием. В нее включено стихотворение, посвященное «Барнабусу П.». Сие трогательное излияние начинается словами:
Он шкуру спускал для меня с апельсина, а чаще с меня,
Калибанович,
мой надзиратель[160].
Я был в Монреале, вовсю там, что называется, крутился, Клара ходила на седьмом месяце, и тут вдруг как-то ранним утром мне в отель «Маунт Роял» позвонил Бука.
— Думаю, тебе стоит взять трубку, — сказала Абигейл, жена моего старого школьного дружка, которого я определил управляющим в наш монреальский офис.
— Слушаю.
На проводе оказался Бука.
— Давай по-быстрому, бери билет и первым самолетом дуй в Париж.
Приземлившись — черт, да как же тогда аэропорт назывался? Ведь он не был еще имени де Голля. [Аэропорт Шарля де Голля никогда ни под каким другим названием не существовал. Имеется в виду, вероятно, Ле Бурже. —
— Я пришел повидать миссис Панофски.
— А вы ей кто — родственник?
— Я ей муж.
Молоденькая медсестричка, полистав блокнотик, глянула на меня с внезапным интересом.
— Доктор Мэллори хотел бы с вами сперва переговорить, — сказала регистраторша.
Мне он сразу не понравился, этот доктор Мэллори, осанистый мужчина с бахромкой седых волос вокруг лысины — от него веяло невероятным самомнением, такие пациента в упор не видят, если сложность случая не достойна его великого врачебного таланта. Он пригласил меня присесть и сообщил, что ребенок родился мертвым, однако миссис Панофски, здоровая молодая женщина, несомненно сможет родить еще. Игриво улыбаясь, он добавил:
— Я конечно же говорю вам это в предположении, что вы и есть отец ребенка.
Он замолк, видимо ожидая официального подтверждения.
— Ну да, я.
— В таком случае, — проговорил доктор Мэллори, щелкнув цветными подтяжками и явно наслаждаясь эффектом заранее заготовленного выпада, — вы должны быть альбиносом.
С бьющимся сердцем вникая в эту новость, я окинул доктора Мэллори самым, как мне хотелось надеяться, угрожающим взглядом.
— Ладно, я с вами еще свяжусь.
Клару я нашел в палате для родивших, где лежали еще семь женщин, некоторые уже нянчили новорожденных. Она, должно быть, потеряла много крови. Была бледна как мел.
— Каждые четыре часа, — сказала она, — мне к грудям прикладывают присоски и сцеживают молоко, будто я дойная корова. Ты виделся с доктором Мэллори?
— Да.
— Он мне все: «Ну вы народ!.. Ну народ!..» И сует чуть ли не в нос, сует бедное сморщенное тельце, как будто оно из помойного бака выскочило и на него набросилось.
— Он обещал, что я смогу забрать тебя домой завтра утром, — сказал я, сам удивившись тому, как спокойно звучит мой голос. — Приду пораньше.
— Я не хитрила с тобой. Клянусь, Барни. Я была уверена, что ребенок твой.
— Как же это, черт возьми, ты могла быть в этом уверена?
— Это было всего один раз, и мы оба были в стельку.
— Клара, нас тут, похоже, очень внимательно слушают. Так я зайду, значит, завтра утром.
— Меня здесь уже не будет.
У себя в кабинете доктора Мэллори не оказалось. Зато на столе лежали два билета первого класса на самолет до Венеции и клочок бумаги с подтверждением, что ему зарезервирована комната в отеле «Палаццо Гритти». Я записал номер комнаты, кинулся на ближайший почтамт и заказал разговор с отелем «Палаццо Гритти».
— Это говорит доктор Винсент Мэллори. Я хочу отменить заказ номера с завтрашнего вечера.
Последовала пауза: клерк рылся в бумажках.
— Совсем отменить? Все пять дней?
— Да.
— В таком случае боюсь, что вы теряете задаток, сэр.
— Да пошел ты, дешевый мелкий мафиозо! Нашел чем удивить, — сказал я и повесил трубку.
«Бука, мой вдохновитель, мог мной гордиться. Наш главный мастер злых розыгрышей выделывал с людьми штуки куда худшего свойства», — подумал я и отправился куда глаза глядят. В ярости. Я был готов убить кого угодно. В конце концов оказался, бог знает как, в кафе на улице Скриб, где заказал двойной «джонни уокер», на ценнике заявленный как «уакёр». Прикуривая одну сигарету от другой, я с удивлением заметил в дальнем углу зала Терри Макайвера, угнездившегося за столиком с женщиной в возрасте, разодетой и непомерно накрашенной. На мой непосвященный взгляд, его «стройная и, в общем, не дурная собой» Элоиза представляла собой коренастую бабищу с отечным лицом, на котором явственно проступали усики. Поймав мой взгляд и не меньше моего изумившись, Терри снял со своего колена ее перегруженную перстнями руку, что-то ей прошептал и вразвалочку пошел к моему столу.
— Это занудная тетка Мари-Клер, — сказал он со вздохом.
— Да ну? Я бы сказал, влюбленная тетка Мари-Клер.
— Знаешь, она сейчас в таком состоянии, — зашептал он. — Ее пекинеса сегодня утром задавила машина. Представь. А у тебя-то чего такой жуткий вид? Что случилось?
— Да все сразу, но я бы сейчас предпочел в это не вдаваться. Ты что, неужто поябываешь эту старую кошелку?
— Черт, тише ты, — зашипел он. — Она понимает по-английски. Это тетка Мари-Клер.
— О'кей. Ладно. А теперь вали-ка на хрен, Макайвер.
Он ушел, но не раньше, чем сам отвесил мне прощальную плюху.
— На будущее, — сказал он, — я буду тебе весьма признателен, если ты перестанешь за мной следить.
Макайвер с этой своей «теткой Мари-Клер» выскочили из кафе, даже не допив того, что у них было в бокалах, и уехали, но не в «остине-хейли», а в довольно-таки потрепанном «форде-эскорте». [ «Форд- эскорт» начали выпускать в Англии только в январе 1968 года. —
Я заказал еще один двойной «джонни уакёр», а потом отправился на поиски Седрика. Нашел в его любимом кафе, где собирались тусовщики из «Пэрис ревью» и куда часто приходил Ричард Райт[161], — это было кафе «Турнон» в конце улицы Турнон.
— Седрик, чувак, дружище, мне надо с тобой поговорить, — сказал я и под локоток, под локоток принялся выталкивать его из зала.
— Да можно же и здесь поговорить, — уперся он, высвобождая руку, и указал мне на свободный столик в углу.
— Позволь я куплю тебе выпить, — сказал я.
Он заказал vin rouge[162], а я — порцию виски.
— Ты знаешь, — начал я, — много лет назад мне папа сказал однажды, мол, самое худшее, что с человеком может случиться, это если он потеряет ребенка. Что на это скажешь, чувак?
— Ты что-то хочешь мне сообщить? Тогда давай, чувак, рожай уже.
— Да. Это верно. Очень в тему. Но я боюсь, что новость-то хреновая, Седрик. Ты сегодня потерял
