— Пожалуйста, не поймите меня превратно. Я отношусь к дяде Хаиму с величайшим уважением. Он человек ожесточенный, да, хотя у него есть на то основания, однако у многих имеются столь же веские основания быть ему благодарными. И больше всего их у меня. Хаим первым из Чернофски приехал в Америку из Польши и с самого начала, отказывая себе во всем, откладывал каждый грош и посылал деньги родственникам. Если бы не его самоотверженность, мои родители так и остались бы в Лодзи, там бы родился и я, и все для нас кончилось бы Освенцимом, как это случилось с оставшимися там нашими родственниками. Однако дети многих из тех, кому Хаим помог сюда выбраться, мужчины и женщины, в Америке преуспевшие, смотрят на него теперь как на посмешище. Видят в нем атавизм. Еврея из гетто. Не хотят, чтобы он, набросив
— Так это, значит, были вы — вы приезжали в Париж, искали ее?
— Я. Но тут она в письме попросила меня не встревать, не беспокоиться, она, дескать, встретила хорошего человека — вас, мистер Панофски, — и он собирается на ней жениться.
Раз в неделю по вечерам Норман обучал чтению иммигрантов в Гарлеме. В составе группы активистов собирал одежду для отправки евреям в Россию, постоянно сдавал кровь в донорском пункте, а как-то раз даже выставлялся кандидатом от социалистической партии в законодательное собрание штата. Его жена Флора, учительница начальных классов, ушла с работы, чтобы заботиться об их единственном ребенке, мальчике, страдающем синдромом Дауна.
— Флора будет очень рада, если вы зайдете к нам пообедать.
— Ну, может, в следующий раз.
— Если бы здесь была Флора, она бы сказала, хватит
— А я? — спросил я с искательной улыбкой.
— Ну, вы! — Тут он не был со мною согласен. — Если читать между строк, она была более чем благодарна вам за вашу преданность. Я думаю, она любила вас.
— По-своему.
— Послушайте, скорее всего затея кончится ничем. Однако мой долг сообщить вам, что дело может обернуться иначе и ее работы начнут приносить значительную финансовую прибыль, а в этом случае доходы от них по закону причитаются вам.
— Ой, да ну, Норман, не говорите чушь.
— У меня есть предложение, которое я советовал бы вам внимательно обдумать. Я сумасшедший. Спросите кого угодно. Однако на случай, если начнут поступать деньги, я хочу учредить фонд ее имени, чтобы помогать женщинам художественного или научного склада, потому что им по-прежнему чрезвычайно нелегко, — и пошел, и пошел сыпать цифрами: как мало женщин в штате Колумбийского и Нью-Йоркского университетов, как мало их вообще среди профессоров и как им приходится мириться с меньшими окладами и терпеть к тому же снисходительное отношение мужчин. — Я тут принес кое-какие бумаги, вот взгляните, — сказал он, расстегивая свой туго набитый портфель. — Вот: это отказ от права… это распоряжение о передаче третьим лицам… Возьмите с собой. Поговорите с адвокатом. Обдумайте все как следует.
Ничего я не стал обдумывать, мне было лишь бы понравиться Норману, и я не глядя подписал все документы в трех экземплярах. Лучше бы у меня правая рука отсохла. Поди знай, что этим я запускаю машину, которая погубит одного из тех немногих по-настоящему хороших людей, кого я когда-либо знал.
Книга II
Вторая мадам Панофски
1958–1960
1
Как я вздыхаю, вспоминая чудные давнишние деньки, когда, благодаря неожиданному приходу Мириам, я мог мигом сорваться со скучного производственного совещания моей «Артели напрасный труд»! Вот и Мириам: ждет меня в приемной, одной рукой придерживая Савла, прилепившегося на бедре, а в другой сжимая ладошку Майкла. Плечо оттягивает сумка с детской бутылочкой, пеленками, книжкой- раскраской, цветными карандашами, как минимум тремя машинками со спичечный коробок величиной, Йейтсом или Берриманом[194] в бумажной обложке и последним номером «Нью-Йорк ревью оф букс». Или вот она с извиняющимся видом ведет за собой бродячую собаку, которая то ли рылась в помойке на Грин-авеню, то ли дрожала в подъезде на улице Атуотера. А однажды утром привела изможденного подростка, который все время ежился и зажимался в постоянном ожидании удара, одновременно ухмыляясь искательно и коварно.
— Это Тимоти Хоббс, — представила его она. — Он из Эдмонтона.
— Привет, Тим.
— Драсссь.
— Я обещала Тиму, что у тебя для него найдется работа.
— Какая еще работа?
— Тим спит не раздеваясь на Центральном вокзале, поэтому, боюсь, необходимо выплатить ему жалованье за неделю вперед.
Я пристроил Тима разносить письма, а заодно обслуживать ксерокс, несмотря на то, что он время от времени вытирал нос быстрым движением запястья. Исчез он к концу недели, вместе с сумочкой секретарши, калькулятором, электрической пишущей машинкой, бутылкой виски и моим недавно перезаправленным увлажнителем воздуха.
В другое утро Мириам привела беглую девчонку — мол, она без толку себя растрачивает, работая официанткой в грязной забегаловке, да еще и страдает от босса, который, не потрепав за грудь, мимо нее в кухне пройти не может.
— Мэри-Лy, — сказала Мириам, — хочет окончить компьютерные курсы.
В тот же день (я, можно сказать, не успел и глазом моргнуть) выхожу в полдень из офиса и вижу на парковочной площадке целую флотилию мотоциклов и велосипедов, брошенных там мальчишками курьерами и рассыльными. Оказывается, Мэри-Лу уже вовсю обслуживает пацанов в нашем недавно установленном — все так радовались! — грузовом лифте. Посыпались жалобы, и мне пришлось ее отпустить.
Мириам и теперь, насколько мне известно, по пятницам устраивает в их квартире день открытых