— Может, устроюсь на железную дорогу, смотришь, там местечко подвернётся.
— Местечко? Какое? В будочники пойдёшь?
— В будочники или нет, кто его знает. Поначалу хоть смазчиком буду, и то хорошо.
Мать не могла дождаться, пока муж вернётся из кошошни, и сама поспешила туда. Тынис черпал воду из чана, чтобы напоить лошадь. Услышав о решении сына, он вскоре пришёл из конюшни в горницу — потолковать с Пеэтером, Оба — и отец и мать — пытались уговорить сына отказаться от своих замыслов. Почему бы не подождать с отъездом до весны?
— Чего ещё ждать? — спокойно сказал Пеэтер. Он старался избегать выражений, которые могли бы прозвучать как упрёк за все их нынешние беды, Нет, нет, ни словом нельзя попрекать отца. Ведь сегодня последний вечер проведёт он вместе с родными.
Зато Ээди, став на сторону брата и разделяя его намерение, принялся горько упрекать родных:
— Почему вы не хотите отпускать Пеэтера, чего разахались? Что тут делать? Ждать Юрьева дня,пока новый хозяин выставит нас всех отсюда? В десять раз лучше колёса смазывать, чем отсиживаться на разорённом хуторе.
На разорённом хуторе!
Отец потупился и смолчал. Порешили, что Пеэтер уедет завтра утром. Мать зажгла на кухне фонарь, чтобы пойти в клеть за одеждой и бельём. Она хлопотала до самой полночи — гладила, подшивала. Утром Ээди отвёз брата на станцию. Они подъехали туда точно к приходу поезда. И лошадь, и паровоз — оба пыхтели, от обоих шёл пар. Всю дорогу, пока они ехали рысцой, Ээди уламывал Пеэтера, чтобы тот и ему подыскал местечко в городе.
— Хоть ночным сторожем, за десять крон в месяц. Главное, чтобы из дому выбраться.
— Поискать я поищу, да где найдёшь? — сказал Пеэтер. — Ты, поди, думаешь, что меня в городе работа ждёт. Укатил из Тагаметса и, пожалуйста, принимайся сразу за дело. Как бы не так. У меня в городе только и есть что двое товарищей. Вместе служили, вместе в госпитале на койках отлёживались. У них я на первых порах и думаю заночевать. Ничего другого у меня нет.
Когда Пеэтер уже стоял на ступеньках вагона, Ээди, прощаясь, упрямо сказал напоследок:
— Посмотри, может, найдёшь что-либо. Не забывай. До встречи.
Поезд ушёл. В сумерках погас красный огонёк последнего вагона.
Чем ближе подходила весна, а вместе с нею и Юрьев день, тем нетерпеливее становился Ээди. Он знал, что ему придётся самому постоять за себя. Ни за что не хотел парень оставаться в Тагаметса до Юрьева дня.
— Я с вами таскаться по дорогам не собираюсь, выпалил он однажды отцу. — Я, как и Пеэтер, махну отсюда — пятки засверкают, Дайте мне денег, и я сбегу хоть завтра, чёрт побери!
Разговор грозил перейти в ссору, в голосе у парня прорывалась злоба. С первых же слов он стал говорить отцу дерзости. Как ни отмалчивался Тынис, слыша такие речи, всё же его потрясли упрёки младшего сына.
Но что поделаешь — раз Ээди хочет уехать, потолкуем, обсудим: имеет ли смысл вот так, очертя голову, бросаться из дому. Но сын упрямо стоял на своём.
— Всю жизнь вы мололи чепуху, — вспылил он, — из-за этого мы нынче и бедствуем. Никогда вы толком ни чём не думали: ни о жизни, ни о хуторе. Соорудили бетонную тюрьму для коров, понавешали решёток и крюков, только электрического стула не хватает. А когда мне надо немного денег, чтобы начать самостоятельную жизнь, вы молчите, как в рот воды набрали В банкротов играть умеете, а когда я впервые прошу вас какие-то сто крон за все мои труды, так хоть в ноги бросайся.
Ээди не скупился, швыряясь словами. И, конечно, получил свои сто крон. Потом он уехал, предоставив двоим старикам разделываться с Тагаметса после Юрьева дня.
Хутор со всеми своими постройками напоминал собою судно в ледовых тисках зимнего заснеженного моря. К этому судну подъезжали на санях, разгружали его. Чего только не увозили отсюда! Иной раз волокли какие-то жестянки, бочки, ящики, сломанные стулья, а бывало шли возы и с кладью подороже. Порою тянулись друг за другом несколько дровней. На одних лежала тёлка, прикрытая пологом и крест- накрест перевязанная верёвкой, чтобы не смогла встать. На других визжали поросята, гоготали гуси, на третьих блеяли овцы.
Постепенно ушло всё — опустели хлевы, амбары, сеновалы. А в это самое время новые хозяева начали исподволь подвозить своё добро в Тагаметса, где Таутсы распродали то, что у них оставалось. В хлеву жевала жвачку одна-единственная корова, на конюшне пофыркивал старый мерин, а среди льняного омялья, что лежало ворохом в риге, похрюкивала тощая свинья.
Хутор выглядел заброшенным. Чуть поднимется вьюга, заметёт на дворе следы меж хлевом, конюшней и домом — глядишь, и пропали все приметы жизни в разорённом хуторе Тагаметса…
Время шло. Как-то поутру Тынис сорвал с календаря последний мартовский листок: наступил апрель. Близился Юрьев день. Уже несколько суток подряд дул тёплый ветер. На пашне, где раньше сплошной пеленой лежал снег, обнажились тёмные увальчики. Журчали ручейки, стекая в канавы, а затем вода устремлялась по канавам на луга, которые превращались в бескрайние озёра.
Санные дороги растаяли, быстро шла весна. Все эти дни Тынис почти неподвижно сидел в горнице и думал. Он больше не вспоминал о полях, об озимой ржи, которая уже пробивалась кое-где сквозь снеговую корку. В прошлые годы он по весне, взяв лопату, каждый день обходил мёжи и следил, чтобы вода не застоялась на всходах. Нынче он ни разу не вышел ни в поля, ни на луга — они теперь принадлежали другому. Когда же подле амбара на липах и вязах поселились скворцы, когда они запели, сидя на шестках у покосившихся скворечен, то даже птичьи голоса не обрадовали Тыниса. Ему чудилось, что и птицы взывают о помощи. Не хотелось ничего ни слышать, ни видеть.
А между тем подошла пора серьёзно подумать об отъезде. В Тагаметса появился посланец нынешнего владельца худой старик по имени Тигане. Он назвался родственником нового хозяина и поселился на чистой половине, куда привезли кое-какую рухлядь. Табачный дым — Тигане тянул трубку — разъел старику грудь, и по ночам он кашлял, одиноко лёжа в тёмном углу большой горницы.
Тынис не раз писал в город сыновьям, просил их приехать, помочь вывезти пожитки. По правде говоря, он не очень нуждался в помощи, мог бы управиться и своими силами. Но вместе было бы легче перенести тягостный день отъезда из Тагаметса. Ээди вскоре ответил на письмо, сообщив, что ему неохота ехать, вернее, времени нет, к тому же железнодорожный билет стоит порядочных денег, Пеэтер вообще не отвечал, и Тынис вновь написал ему о сроке отъезда. Не стоит ждать Юрьева дня, лучше покинуть хутор неделей раньше.
Однако день шёл за днём, а сыновья как в воду канули.
Однажды под вечер в апреле Тынис решил, что на следующий день пораньше они тронутся в путь. К тому времени в Тагаметса осталась лишь самая необходимая комнатная и кухонная утварь. Из опустевшего хлева только и вывести что племенную корову, привязать скотину к телеге.
Тынис пошёл в ригу. В углу сиротела телега с присохшей по самые грядки серой весенней грязью. Он поднял оглобли и вытолкал телегу к воротам, чтобы наладить в дорогу. На колоде, подле дуги, лежала банка с дёгтем. Тынис выскреб остатки, выбил шкворень, снял колёса и смазал сухие концы осей. На всё это у него ушёл почти целый час — руки не поднимались, до того не лежала душа возиться с телегой. Лицо у него раскраснелось, на высоком лбу заблестел пот. Смазав тележные оси и выйдя из риги, Тынис обошёл все строения, все закоулки, чтобы собрать кое-какое барахлишко — остатки былого добра. Из бани вынес шаечку с лопнувшими ободьями, в мякиннике отыскал ржавый садовый нож. Последний раз — он знал это — глядел Тынис на хуторские постройки. Никогда больше не коснётся он ни этих дверей, ни запоров.
Наступил вечер, последний вечер в Тагаметса. Солнце зашло за малую тучку, позолотив её рыхлые края. Багрянец на плоском северном небе предвещал ночные заморозки.
Стояла полночь, когда Тынис пошёл на конюшню покормить лошадь. Им с женою хотелось ещё затемно миновать соседние хутора. Хотелось избежать любопытных взглядов, не встречаться по дороге с соседями, не слышать, как они заговорят — замысловато, осторожно, неискренне, словно на возу у Тыниса лежит труп.
Вернувшись из хлева, Тынис снова забрался в кровать и вдруг услышал какой-то шорох, доносившийся со двора. Может быть, Пеэтер приехал? Нет, почудилось. На дворе, как и прежде, было тихо.
