Вскоре после полудня я вылетел из Восточной Пруссии в сопровождении только моего адъютанта капитана Генриха фон Перпоншера, офицера, который по личным и военным своим качествам отлично подходил для своей работы. Через несколько часов Йодль записал в своем дневнике:
Фюрер ищет нового главнокомандующего войсками на Западе. Собирается допросить Р[оммеля], как только тот будет здоров, а потом уволит его без долгих разговоров.
Фюрер спросил, что я думаю о В[арлимонте].
Фюрер в нерешительности, надо ли посылать Варл[имонта] на Запад. Я предлагал направить меня. Фюрер этого не хочет. Я указал на то, что отзывать В[арлимонта] было бы слишком грубым шагом, тогда он согласился не отменять его командировку. Я разговаривал с ним вечером, когда он садился на дозаправку в Тегензее»[271].
Ничего этого я не знал и потому сильно удивился, когда сразу же после посадки на аэродроме близ Мюнхена меня позвали к телефону переговорить с Йодлем. Указание, которое он дал мне, состояло в том, что во время встреч с офицерами на западе я должен «держать ухо востро насчет 20 июля». Что показалось мне невразумительным и не соответствующим ни моему положению, ни моей задаче. Только в мае 1945 года, когда мы оба находились в тюрьме, Йодль рассказал мне, посмеиваясь, но с нотой угрозы в голосе, что в тот вечер Гитлер потребовал отдать приказ о моем немедленном возвращении, указав такую причину: «Он выехал на запад, чтобы договориться с Клюге о новом покушении на мою жизнь». Тогда он (Йодль), оказывается, заявил, что, хотя я раньше и контактировал тесно с Генеральным штабом сухопутных войск (который считали одним из главных источников «заговора»), он не видит причины для подозрений. Однако он обещал не спускать с меня глаз во время моей поездки, насколько это возможно. Так что спустя девять месяцев я получил наконец объяснение, почему во время моего пребывания на западе, вопреки всем правилам, Йодль постоянно звонил мне по телефону, – и все закончилось тем, что я получил приказ немедленно вернуться.
От прорыва в Авранше до поражения в Нормандии
Так случилось, что моя командировка в Нормандию происходила именно в момент величайшего кризиса. Было еще одно совпадение личного характера. Рано утром 2 августа я прибыл в Страсбург и согласно действовавшим инструкциям пересел там с самолета на автомобиль. В этот момент до меня дошло, что ровно тридцать лет назад в этот же день именно отсюда я уходил на Первую мировую войну девятнадцатилетним младшим офицером-артиллеристом.
Во второй половине дня я встретился в Сен-Жермен с начальником штаба главнокомандующего на Западе, а вечером в Ла-Рош-Гийон – с Клюге и его штабом. Ни обстановка, ни наши цели там не изменились. Однако 3 августа примерно в семь утра фельдмаршал попросил меня встретиться с ним, и состоявшаяся беседа имела далеко идущие последствия. Из верховной ставки только что поступил приказ предпринять из района восточнее Авранша мощную контратаку с целью вернуть позиции на побережье и таким образом замкнуть кольцо на юге Нормандии.
Что до меня, то я новых инструкций не получал. Поэтому мог лишь сказать, что перед моим отъездом не было даже намека на подобные планы и что штаб не загружали текущими делами и он работал в основном над будущей стратегией на Западном театре войны. Насколько фельдмаршалу было известно после его поездки в Берхтесгаден, к концу июня было признано, что у нас больше нет возможностей вести наступательную оборону. Вполне возможно, что Гитлер, в который раз, принял скоропалительное решение без какого бы то ни было предварительного анализа или другого рода подготовительной работы, проведенной штабом. Такое впечатление, что его приняли прошлой ночью. Мне не было нужды объяснять это. Стало ясно, что в «Вольфшанце» никто не готов попробовать остановить этот приказ, так что мне предстояло выяснить, каковы перспективы такого контрудара, можно ли с его помощью закрыть прорыв и за счет этого осуществить отвод войск более или менее организованно. Клюге заявил, что такой план действий настолько очевиден, что он, разумеется, его уже рассматривал. Но если, отдав такой приказ, Гитлер готов взять на себя ответственность за вывод значительной части бронетехники и артиллерии с другого фланга в районе Кана, находившегося под таким же сильным давлением противника, то это, конечно, меняет дело. Он опасался, что даже этих-то сил не хватит, но в любом случае – и в этом мы были полностью согласны – действовать надо очень быстро, чтобы у этой операции не была выбита почва из-под ног успешным развитием прорыва. Пока я находился в кабинете главнокомандующего, он уже начал делать первые телефонные звонки подчиненным ему штабам и просил дать более точную информацию, на основании которой можно готовить приказы.
Весь день я провел на линии фронта и вернулся в Ла-Рош-Гийон вечером, когда исходные приказы группе армий «Б» уже ушли. Люди, казалось, были в большей степени уверены в том, что контрнаступление пройдет успешно. Я не слышал ни серьезных возражений, ни сомнений.
На следующий день я опять поехал на фронт, и у меня была масса возможностей убедиться, что все задействованные штабы делали все, что было в их силах, чтобы обеспечить успех контрнаступления. Затем я побывал в Париже на переговорах Клюге с командующими флотом и авиацией с целью получить гарантии, что они направят все имеющиеся в их распоряжении силы для поддержки операции. Потом я посетил 3-й воздушный флот и военного губернатора Франции, а закончил день визитом к Роммелю в госпиталь под Парижем. 6 августа во второй половине дня Йодль отозвал меня из командировки. Контрнаступление, от которого так много ждали, началось утром 7 августа в районе Мортена.
Вернувшись в ставку, я обнаружил, что там уже известно о том, что после некоторого на первых порах успеха наступление было остановлено массированным ударом противника с воздуха. Только тогда я узнал, что вечером накануне наступления имели место серьезные разногласия между Гитлером и главнокомандующим на Западе по поводу назначения даты операции и что Клюге остался верен своей точке зрения и своему намерению.
Вот на этом фоне я и оказался 8 августа перед Гитлером в его бункере, чтобы в присутствии одного только Йодля представить ему мой доклад. Гитлер не проронил ни слова, когда я вошел, и точно так же ни слова, когда я рассказывал о неимоверных трудностях боев и передвижений войск в Нормандии, о подавляющем превосходстве противника и о всесторонних усилиях обеспечить успех контрнаступления. Он даже не прервал меня, когда, выполняя полученные мною особые инструкции – хотя и в несколько ином, чем он предполагал, ключе, – я кратко изложил все услышанное мною по поводу 20 июля. Я сказал, что многих старших офицеров возмутили речь рейхслейтера Лея и прозвучавшие в ней обвинения в том, что офицеры, особенно имевшие аристократическое происхождение, «коллективно виновны» в попытке покушения на его жизнь. В конце я отметил, что контрнаступление провалилось определенно не из-за отсутствия подготовки, что вызвало единственный комментарий Гитлера; с металлом в голосе он произнес: «Наступление провалилось, потому что фельдмаршал фон Клюге желал, чтобы оно провалилось». После этого меня отпустили. Йодль не сказал ничего, только записал в своем дневнике: «16.30. Доклад Варлимонта. Большое количество служебных командировок».
Только вернувшись, я узнал, что вечером 6 августа меня перехитрили и направили к Клюге другого представителя ставки в лице генерала Буле, начальника штаба сухопутных войск, прикомандированного к ОКВ, его работа не имела ничего общего с боевыми действиями. Перед ним поставили задачу настаивать даже в этот последний час на отсрочке наступления. Потом я слышал, что в полдень 7 августа, явно под впечатлением первого успеха, Гитлер отдал еще один приказ, в котором говорилось (ни много ни мало), что, когда мы дойдем до побережья в районе Авранша, это положит начало свертыванию с фланга боевых порядков противника в Нормандии!
Подобная задача была абсолютно невыполнимой, но Верховный главнокомандующий цеплялся за нее, отдавая множество бестолковых приказаний, которые следовали друг за другом с нараставшей скоростью, но события на фронте опережали их, потому что там все происходило еще быстрее. Конец такому методу командования наступил, когда 19 августа окружение нашей армии в Нормандии в Фалезском котле привело к еще одному катастрофическому поражению. Военный журнал штаба оперативного руководства, разумеется, фиксирует, что «добрая половина» окруженных частей вырвалась оттуда, и характеризует все это как «один из величайших военных подвигов этой кампании». Что не оправдывает действия Верховного командования. Твердо следуя невыполнимым планам, оно в который раз послало армию на смерть, не имея
