мы не оказали поддержки нашему первоначальному наступлению. Таково впечатление Кессельринга, и Рамке тоже; последний говорит: «Мы не можем понять, почему мы остановились; англичан полностью выгнали; все, что надо было, – это двигаться вперед и атаковать с фланга». На самом же деле, я думаю, нельзя держать так долго одного человека на таком ответственном посту. Он постепенно теряет самообладание. В тылу другое дело. Там, конечно, можно сохранять спокойствие. Эти люди не в состоянии выдержать нервное напряжение. Действительно, должен быть закон не держать человека на театре военных действий столь долго. В этом нет смысла. Лучше его освободить. Тогда придет кто-то новый, желающий заработать себе лавры и с относительно свежими силами. Поэтому я решил: раз первый прорыв завершился, мы освободим ряд генералов, которые сами-то по себе в полном порядке, – даже фельдмаршалов; просто прикажем им взять на столько-то месяцев отпуск, чтобы они смогли вернуться на фронт, полностью восстановив свои силы. Подумайте, на что это похоже. Ему приходится все время находиться там под страхом окружения с несколькими жалкими частями. Так что неудивительно, если после двух лет или около того он постепенно теряет самообладание и, оказавшись в ситуации, когда надо говорить себе «Я продержусь…», те вещи, которые нам в тылу не кажутся такими уж ужасными, его, наверное, пугают. В прошлом году у нас были случаи, когда люди на передовой теряли мужество из-за жутких погодных условий и про себя думали: «Им в тылу легко говорить; им не надо торчать на холоде в такую погоду». Это тоже верно. И мы не должны постоянно подвергать людей одним и тем же испытаниям. Если я буду держать главный штаб под минометным огнем три недели, то не удивлюсь, что они тоже потеряют самообладание.
За редким исключением, когда генерал не может оставить руководство войсками, потому что это вопрос жизни или смерти, его надо возвращать в запас. В конце концов, невозможно долго командовать средь грохота сражения.
Одно ясно: на этом небольшом участке один человек может следить практически за всем полем битвы. Дело не в коммуникациях; здесь вступает интуиция. А когда занимаешься этим в течение двух лет, нервы в конце концов сдают. У Геринга тоже такое впечатление. Он говорит, что Роммель полностью вымотался.
Потом эти ужасные отношения с итальянцами. Вечная неопределенность. Мы тоже это понимаем. Не мог уснуть прошлой ночью – от ощущения неопределенности. Если бы это был полностью германский театр военных действий, мы, может быть, и смогли бы что-то сделать, и были бы уверены, что сможем каким-то образом заткнуть дыры. По крайней мере, такого бы не случилось, что целая армия за день распалась на куски. Русские объявили, что захватили 9400 военнопленных – войск оси; едва ли они захватили каких-то немцев, только румын. Первое донесение воздушной разведки говорит, что огромные серые колонны движутся оттуда – явно военнопленные, – а другие движутся в противоположном направлении, так что трудно сказать, русские это или румыны. Одна часть собиралась сбежать, боевые и организационные узы рвутся, когда нет железной дисциплины.
Гораздо легче прорываться с армией вперед и завоевывать победы, чем приводить войска в норму после отступления или поражения. Пожалуй, величайшим подвигом 1914 года было то, что после того, как сваляли дурака на Марне, удалось вернуть германскую армию в прежнее состояние и заставить ее встать и реорганизоваться на определенном рубеже. Вот в чем, пожалуй, один из величайших подвигов. Такое можно проделать только с высококлассными дисциплинированными войсками.
Йодль. Нам удалось сделать это с немецкими войсками и здесь.
Гитлер. С немцами удалось, но не с итальянцами; с этими нам никогда не справиться. Поэтому, если противник где-то прорвется, будет катастрофа. Находясь постоянно в таком напряжении, солдат постепенно подрывает свое здоровье.
Йодль. У нас итальянская 8-я армия занимает лишь небольшой участок фронта, а у него по всему фронту в основном итальянцы.
Гитлер. Пожалуй, лучше отозвать его прямо сейчас и послать кого-то другого с жестким приказом удержаться.
Йодль. Думаю, вы не станете оспаривать, что он многое сделал. Он похож на человека, который сидел на одном хлебе с молоком, а потом его позвали принять участие в Олимпийских играх. Он неделями ничего не получал. На Востоке крик поднимают, когда к ним приходит на два состава меньше.
Его намерение – отходить постепенно, чтобы выиграть время для оборудования позиции здесь; из-за ситуации с горючим он больше ничего не может. Там еще были части XXI корпуса, которым теперь отдали приказ подойти сюда. Он подождет, пока англичане сами не закрепятся снова. Им придется снова укрепиться и подтянуть свою артиллерию. Это займет несколько дней.
Гитлер. Будем надеяться, что так.
Йодль. Англичане, разумеется, знают, что значительная часть наших сил отходит назад. Может быть, в этом причина, что они атаковали здесь немного раньше.
Гитлер. Сколько народу он может наскрести из громадного интендантского обоза для обороны этой позиции? Он весь движется к Триполи?
Йодль. Нет, увы; шесть или семь дней назад он сообщил, что прочесал все тыловые службы и всех, кого можно было, отправил на передовую.
Гитлер. Ведь на такой позиции, как эта, 10 000—20 000 немцев, втиснутых между итальянцами, смогли бы немного спасти положение. С одними итальянцами этого не сделать.
Йодль. Он докладывает также, что провел всякого рода операции по минированию, особенно вдоль Виа-Бальбо, и будет продолжать этим заниматься.
Гитлер. Минирование – это очень сложно, потому что ты можешь делать это только позади себя, а когда отходишь, времени нет, поэтому противник заметит каждую мину вдоль дорог.
Йодль. Нет, они закладывают их и впереди. Он хочет только, чтобы улучшилось положение с горючим, так как ему не хватает подвижности. Если противнику удастся обойти его с юга, он окажется в очень сложной ситуации, но проход транспортов с базы в Сфаксе осуществляется сейчас быстрее, чем раньше. Об одиночных транспортах больше не сообщают.
Гитлер. До сих пор вообще движения не было.
Йодль. Обычно ходили одиночные суда. Во всяком случае, этим утром Кессельринг испытал большое облегчение; он сказал, что со вчерашнего дня у него камень с души слетел, имея в виду проблему снабжения.
Гитлер. Там две крайности. Роммель превратился в великого пессимиста, а Кессельринг – в настоящего оптимиста. И ни шага вперед.
Дневное совещание 1 февраля 1943 г.
Гитлер. Они там сдались по всем правилам и окончательно. Иначе они бы сосредоточились, создали круговую оборону и вырывались бы оттуда, оставив последний патрон для себя. Раз считается, что женщина всего-то из-за нескольких оскорбительных замечаний способна из гордости пойти, запереться и немедленно застрелиться, то я не испытываю уважения к солдату, который испугался сделать то же самое, а предпочел сдаться в плен. Единственное, что могу сказать: я могу понять это в случае, подобном тому, что произошел с генералом Жиро, – мы приезжаем, он выходит из своей машины и его хватают. Но…
Цейцлер. Я тоже не могу этого понять. Я все еще задаюсь вопросом, правда ли это. Не лежал ли он там сильно раненный.
Гитлер. Нет, это правда. Их увезли прямо в Москву и сдали в руки ГПУ, и они немедленно отдадут приказы войскам в северном котле тоже сдаться. Этот Шмидт подпишет что угодно. Человек, не имеющий мужества в такой момент избрать путь, который однажды должен избрать любой мужчина, если у него не хватает сил противостоять. Он будет испытывать душевные муки. Мы слишком много внимания уделяем образованию и слишком мало – воспитанию характера.
Цейцлер. Такого сорта мужчин невозможно понять.
