«по крайней мере удвоены, а в дальнейшем утроены». То были лишь пустые слова, не учитывающие ни наличия у нас сил, ни времени. 6–7 марта наступление против 8-й британской армии остановилось сразу же, как только началось. Гитлер отозвался на это последним советом, поддержанным теперь и итальянцами: «Тунис был стратегической позицией первого порядка» и «имел решающее значение для исхода войны», и «необходимо использовать все имеющиеся ресурсы, чтобы его удержать»[220].
Такой избыток уверенности вполне мог возникнуть под влиянием того факта, что 13 марта Гитлер вернулся с Украины (из Винницы) в Восточную Пруссию с видом полководца-победителя, явно считая в первую очередь собственной заслугой и заслугой своего руководства благоприятный поворот событий на Востоке, временно приостановивший наше отступление после Сталинграда. В дневнике Геббельса 20 марта 1943 года говорится: «Фюрер очень счастлив, что ему вновь удалось полностью закрыть фронт». Истинным организатором этой «утерянной победы» был фельдмаршал фон Манштейн, но Геббельс упоминает его в своем дневнике лишь для того, чтобы излить раздражение, написав, что Гитлеру следовало бы побывать у Манштейна и что «фюрер, видимо, не знает, как отвратительно ведет себя Манштейн по отношению к нему» (запись 11 марта). Интересны и такие замечательные панегирики из дневника Геббельса того периода: «Зепп Дитрих – один из лучших наших войсковых командиров; он, так сказать, Блюхер национал- социалистического движения». Запись 9 марта: «Фюрер был исключительно доволен тем, как Зепп Дитрих шел впереди со знаменем. Этот человек лично совершал настоящие геройские поступки и показал себя великим стратегом при проведении своих операций. Фюрер наградил его мечами к Рыцарскому кресту». Записи 15 марта и 8 мая: «Части СС на Востоке идут от победы к победе… по мнению фюрера, формирования СС действуют столь великолепно благодаря объединяющей их вере в национал- социалистическую идею. Если бы весь германский вермахт мы воспитывали так, как воспитаны формирования СС, война на Востоке, несомненно, пошла бы по-другому».
Вернемся к Северной Африке. События в Тунисе быстро привели к окончательной катастрофе 10–13 мая. Роммеля, давно уже дошедшего до предела нервного истощения, освободили от командования. Во второй половине марта началось наступление западных союзников одновременно с юга и запада, и нас вынудили отвести войска на узкий плацдарм на севере Туниса; Арним, преемник Роммеля, направил Йодлю письмо с просьбой «проинструктировать, будет ли эта борьба закончена поражением», и ответа не получил; Гитлер и Муссолини встретились в Берхтесгадене, где единственным человеком, смотревшим фактам в лицо, оказался Амброзио – к ярости Гитлера[221]; и последний, но не маловажный факт: Кессельринг продолжал давать оптимистические прогнозы и вносить предложения по переброске подкрепления.
Катастрофа произошла между 10 и 13 мая. Две немецко-итальянские армии сдались в плен; в них было около 300 000 человек – столько же, сколько защитников Сталинграда в последнем сражении за этот город. Несколько запоздалая эвакуация началась в середине апреля, но единственно, в чем она преуспела, так это помогла избавиться от «дармоедов». Авиационным формированиям и нескольким боевым частям тоже удалось в последний момент ускользнуть.
На этот раз Гитлер открыто не высказал упреков командовавшим там генералам. Но когда я, замещая Йодля во время его отпуска, начал докладывать на совещании о последних событиях и понесенных потерях, Кейтель подал мне знак остановиться; Верховного главнокомандующего вермахтом, видимо, надо было пощадить и избавить даже от трезвого военного доклада о результатах его руководства. Предположительно, по той же самой причине не прозвучало ни слова о потере Туниса и в докладе гросс-адмирала Дёница, который он представил Гитлеру 14 мая по возвращении из очередной поездки в Рим. Нелишне привести здесь выдержки из дневника Геббельса, где явно описываются его разговоры с Гитлером в ставке:
Я рад, что фюрер столь высокого мнения о Роммеле.
Вскоре после этого, в начале июля 1943 года, Гитлер сам выступил перед старшими офицерами на Восточном фронте:
«Естественно, я пытался просчитать, оправданно ли было это предприятие в Тунисе, которое в конечном итоге привело к потере людей и боевой техники. И пришел к следующему выводу: оккупацией Туниса нам удалось на полгода отодвинуть вторжение в Европу. Еще важнее то, что Италия по-прежнему член оси.
Если бы мы этого не сделали, Италия наверняка переметнулась бы от оси на сторону противника. Западные союзники на каком-то этапе смогли бы высадиться в Италии, не встретив сопротивления, и пробиться к Бреннерскому перевалу, а из-за прорыва русских под Сталинградом у Германии не было бы ни единого солдата, чтобы отправить туда. Что неизбежно быстро привело бы к поражению в войне»[222].
Ни одно из его утверждений не соответствовало известным нам на тот момент фактам, и с точки зрения последующих событий и планов союзников, о которых мы знаем теперь, ни одно из них не было правильным. Более того, точно так же, как и в случае со Сталинградом, в них нет ни единого слова о том, что своевременным отводом войск можно было предотвратить катастрофу в Тунисе.
Финал в Тунисе в значительной степени добавил напряженности в отношениях с Италией, которые уже когда-то были омрачены событиями на Балканах. Оба партнера оси плели интриги в борьбе за политическое руководство на юго-востоке Европы, и их разногласия начали теперь сказываться на военном сотрудничестве, в частности на действиях против Михайловича и его партизан, которым итальянцы во многом помогали. Из-за этого Гитлеру пришлось в конце февраля командировать Риббентропа в Рим, чтобы выразить протест Муссолини и итальянскому Верховному командованию, и я получил приказ отправиться туда и помочь ему.
Во время путешествия в специальном поезде Риббентропа я оказался в непривычной «штатской» атмосфере, и это впечатление усилилось благодаря официальному приему на «главном вокзале» Рима – мирная картина с большим количеством молодых людей вокруг в черной дипломатической форме. В течение следующих дней основная моя работа в палаццо Венеция заключалась в том, чтобы обрисовать обстановку и изложить пожелания ОКВ Муссолини. Вскоре стало ясно, что глава Верховного командования гораздо меньше, чем Муссолини, склонен был поддерживать гитлеровские взгляды и требования; более того, последующие переговоры, которые я вел с Амброзио, оставили у меня полное впечатление, что теперь Муссолини не имеет авторитета в военных кругах. Соглашение в итоге было достигнуто, в основном на тех условиях, которых требовали мы, но лишь после того, как пришлось вмешаться Муссолини, и после бурного обсуждения итальянских контрпредложений и проектов приказов, которое продолжалось до вечера следующего дня. Риббентроп был явно более-менее удовлетворен и выехал на следующий день вместе со своей обычной свитой подышать весенним воздухом в Кампании; он очень рассердился на меня за то, что я не пошел на официальную церемонию прощания и обратно отправился самолетом. Однако вскоре стало ясно, что ни итальянские власти в Риме, ни те, кто находился в восставшем районе, не имели намерения твердо держаться этих договоренностей.
8—10 апреля 1943 года Гитлер встречался с Муссолини в Зальцбурге, но то был всего лишь один из ряда «государственных визитов», которые проходили тогда в Берхтесгадене и вблизи него. Насколько я помню, целая вереница высокопоставленных представителей союзных держав появлялась на один-два дня, чтобы получить информацию об обстановке и обсудить дальнейшие перспективы войны. Разговоры с союзниками случались редко, поэтому наш штаб оперативного руководства ОКВ, как любой нормальный штаб, готовил всеобъемлющую сводку по всем военным аспектам, представлявшим взаимный интерес: системе командования, расстановке сил, поставке боевой техники, управлению и экономики.
