можем послать туда войска, а меня беспокоит, что у этих людей нет воли, чтобы защищать ее; вы же видите, у них нет воли. У дуче, возможно, наилучшие намерения, но против него будут вести подрывную работу. Я читал речь Бастьянини. Речь, конечно, отвратительная; в этом не приходится сомневаться. Эта речь – не знаю, читали ли вы ее…
Кейтель. Нет, я не читал; я просто видел утром короткое сообщение, что он выступал.
Гитлер. Была телеграмма. Вот она. Основные мысли этой речи таковы: Италия и Германия сражаются за правое дело и пр., а остальные за неправое, и безусловная капитуляция была бы для итальянцев невыносима, – примерно так, – и Италия сплотится вокруг своего короля и защитит и свою армию, и своего короля. При слове «король» некоторые люди в сенате бурно аплодировали. Вот видите!
В общем, отвратительная речь, просто отвратительная, и она только усилила мое ощущение, что там в любой момент может случиться кризис в том духе, о котором мы говорим. Лор, вам придется подумать насчет ваших задач и проблем с этой точки зрения, и…
Кейтель. Мой фюрер, мы с ним тщательно обсудили те моменты, на которые вы указали ему вчера, а также ваши вчерашние письменные инструкции; он в курсе.
Лор. Да.
Гитлер. А вы?
Бройер. Да.
Гитлер. Надо быть начеку, как пауку в паутине. Слава богу, у меня всегда был отличный нюх на такие вещи, так что я могу учуять их, как правило, еще до того, как они случаются. До сих пор, какой бы трудной ни была ситуация, все складывалось наилучшим образом.
Кейтель. Я не волнуюсь, но мы должны ему помочь, особенно на Крите, Родосе и со снабжением на юге.
Гитлер. Это действительно очень важно, что мы удерживаем Балканы: медь, бокситы, хром и все самое необходимое, чтобы в случае, если в Италии что-то произойдет, у нас не было того, что я назвал бы полным крушением там.
Лор. Обстановка сложная, пока 117-я дивизия не будет боеспособна. Она прибыла, но еще не готова.
Гитлер. Мы тем временем можем отправить туда 1-ю дивизию.
Лор. Если бы только у нас было немного танков.
Гитлер. 1-ю дивизию перебросим, так что…
Кейтель. Боевые войска! Мы пустим ее в ход точно так же, как сделали это на Восточном фронте. И потом генерал-полковника Лора надо предупредить, что помимо подробных инструкций, которые никаких секретов не выдают, в эту тайну должны быть посвящены только те, кому полагается это знать. Больше никому знать не нужно.
Гитлер. Никому не надо знать зачем, и все распоряжения, которые вы отдаете, можете отдавать на свое усмотрение. Никому не надо знать больше, чем нужно для выполнения собственной задачи. Например, если кто-то хочет узнать, потому что это имеет отношение к назначениям, то это его не касается. Каждая мера должна быть выверена с этой точки зрения: всегда надо следовать тому принципу, что мы должны быть осторожны и в случае там краха, который мы всегда должны предусматривать, мы можем вмешаться, чтобы помочь. Вот основная мысль, не так ли?
Лор. Да.
Гитлер. Может, конечно, случиться совсем по-другому, у вас есть еще что-то?
Кейтель. Сегодня утром дуче имел аудиенцию у короля и потом вызвал Ринтелена.
Гитлер. Какое время Ринтелену назначено?
Варлимонт. Он должен был докладывать сразу же, как только ему было назначено. В последний раз я с ним говорил в 11.15.
Гитлер. А сейчас сколько?
Варлимонт. Два часа.
Гитлер. Когда Цейцлер подойдет?
Варлимонт. Он будет в 3.30.
Гевел
Гитлер. Ничего нового насчет этих двух миров. Они всегда так. Даже во время его абиссинской войны. Если бы я выступил тогда против Италии, она бы сразу потерпела крах. Я ему тогда говорил, что ему не следовало бы… Я ему в тот момент сказал: «Я это запишу вам в долг»; и это мы тоже запишем ему в долг. Я это ясно почувствовал на приеме в Риме – отлично помню; эти два мира выступают вполне определенно; с одной стороны, явная теплота фашистского приема и так далее, с другой – абсолютно ледяная атмосфера в военных кругах и при дворе. Люди, которые были в той или иной степени ничтожествами или, по-другому, трусами. На мой взгляд, любой, кто имеет больше 10 000 марок в год, как правило, трус, потому что они хотят и дальше жить так, чтобы можно было сидеть на своих 10 000 марках. Они растеряли все свое мужество. Если мужчина имеет 50 000 марок или 100 000, он абсолютно счастлив. Такие люди не совершают революций или чего-то еще. Поэтому они против любой войны; поэтому они не задумываются, когда видят, что их народ страдает от голода. У них шкура как у бегемота. Если в стране такое распределение, если каждый получил, по крайней мере, то, на что имеет право, то даже народ в Англии начал бы интересоваться возможностью расширения империи. Но это не тот путь. У этих людей чертовски хорошая жизнь; они сами ни от чего не отказываются, у них все есть, и только бедняги австралийцы и новозеландцы переживают плохие времена. Я видел в Риме, что с фашизмом там все благополучно. Он ничего не может поделать с придворными кругами. Прием при дворе – для нас это что-то оскорбляющее наши идеи, иначе не скажешь. Но то же самое было даже на приеме, устроенном дуче, и почему? Потому что туда проник весь двор. То же самое с Чиано. Я предполагал пригласить графиню Эдду Чиано на обед. Неожиданно появляется Филип со своей Мафальдой, и вся программа летит вверх дном. Пришлось потом и Мафальду звать на обед. Зачем она мне? Для меня она только жена директора немецкой компании. Все! Ничего более! И потом, я бы не сказал, что ее умственные возможности столь велики, чтобы произвести на кого-то впечатление. Не говорю о том, хороша она собой или нет, я про то, какие сливки общества она пригласила. И те себя показали: насквозь пропитанные идеями и испорченные этой бандой в Квиринальском дворце, хотя все фашисты и лейб-гвардия тоже там были; раскол проявился вполне определенно. Официальные лица при дворе заявили, что они были…
У меня серьезный вопрос насчет состояния здоровья дуче. Это важно для человека, которому приходится принимать столь важные решения. Какие, он считает, у него шансы, если, например, фашистская революция потерпит поражение? Тут две проблемы. Потому что или нация останется фашистской и прогонит короля, – какой, он думает, шанс у народа, – или что, он думает, произойдет, если король захватит власть. Трудно сказать. Кое-что он говорил, когда мы вместе обедали в Клессхейме; он неожиданно заявил: «Не знаю, фюрер, нет у меня преемника в фашистской революции; главе государства всегда можно найти преемника, а в революции преемника нет». Это, конечно, очень трагично. Неприятности у него начались в 1941-м, когда мы находились на второй штаб-квартире там, на железной дороге, – Русская кампания началась.
Кейтель. Да, там в Галиции, где большой туннель.
Гитлер. Вечером мы говорили о русских комиссарах; что не может там быть двух властей и т. д. Он много размышлял, и я сидел там с ним в вагоне. И вдруг он сказал мне: «Да, фюрер, вы правы; в армии не может быть двоевластия; но как вы думаете, фюрер, что делать, когда у тебя есть офицеры, которые против правительства, которые думают о конституции? Они заявляют, что, поскольку они офицеры, то у них могут быть мысленные оговорки; когда кто-то начинает говорить о конституции, они заявляют: «Мы монархисты, мы слуги короля». Вот в чем различие; такая проблема стояла уже в 1941- м.
В 1940-м было даже хуже. 28 октября, когда я вернулся, – да, это было в сороковом, – он неожиданно сказал: «Видите ли, я не уверен в своих солдатах; не уверен я и в своих генералах; я никому из них не могу
