Молли опять не было дома, и ворота оказались заперты. Обойдя ограду по периметру, я уселась у задней калитки, праздно разглядывая дали. Вскоре откуда-то выбрел дог (между прочим, по имени Гольф – так Грета увековечила величайшую страсть своей жизни, помимо Молли). Заметив меня, он неспешно приблизился и прилег с другой стороны калитки. Лучшей компании на данный момент было не придумать.
Медальон оставался на прежнем месте. Я так и не прикоснулась к нему, просто не могла себя заставить. Противно было думать о том, что Джордж, быть может, купил его в надежде обратить меня в католичество и тем самым получить пропуск в рай, на который не имел никаких прав.
Еще противнее было, что он в самом деле попал в точку. Что это было – проблеск интуиции? Или одна из тех Божьих шуточек, о которых то и дело слышишь в комедиях, – щелчок по носу за то, что заигрывала со священником в исповедальне?
– Как думаешь, Гольф, какая теория верна? Что мир время от времени свертывается в точку и тогда все возможно? – Я просунула пальцы в ячейки решетки и почесала за ближайшим из двух громадных торчащих ушей. – Или что жизнь – сплошная цепь случайных совпадений? Или что все заранее предопределено?
Дог испустил один из тех вздохов безмерного удовлетворения, которые словно говорят: «Какая разница? Мы, собаки, так глубоко не копаем. Нам и так хорошо».
Молли и Грета подъехали примерно полчаса спустя, и я помогла им перенести в дом бесчисленные пакеты из супермаркета. Потом мы уютно посидели за чаем.
– Так он точно умер? Ты уверена?
Молли все никак не могла проникнуться этой необъятной новостью. Мне подумалось, что она немного завидует: ее-то муж находился в добром здравии, хотя и в тюрьме. Более того, через два года ожидался пересмотр дела, и он вполне мог быть досрочно освобожден.
– Разумеется, уверена. Я же идентифицировала тело. Он выглядел мертвее мертвого.
Молли кивнула. По-моему, для нее это оказалось еще большим потрясением, чем для меня. Наверняка она тоже истово желала Джорджу поскорее окочуриться, а когда такие желания сбываются, человек винит себя, даже если это был распоследний ублюдок.
– Проблема в том, что я ничего в связи с этим не чувствую, – призналась я. – Правда, поначалу было жутко неприятно и все такое… во всяком случае, первые минут пять. А потом – ничего.
Тут я заметила, что Молли не поднимает взгляда от своих рук. А Грета смотрела на меня полными слез глазами. С ума сойти! Ведь она даже никогда не видела Джорджа. Трудно, наверное, жить, будучи такой чувствительной.
– Ну и вот, – продолжала я, чтобы заполнить возникшую паузу, – речь о том, что я же его любила… когда-то. Он был дерьмо дерьмом, но довольно долго я любила его. А раз так, то почему сейчас я ничего не чувствую? Я что, совсем бесчувственный человек?
– Вот уж нет, – возразила Грета сквозь слезы. – Просто сейчас ты в ступоре, а в ступоре все чувства притуплены. Когда он пройдет, ты почувствуешь, и еще как.
– И когда же, по-твоему, он пройдет, этот ступор? Я интересуюсь, потому что хочу уже поставить на всем этом точку и жить дальше. Получается, что и после смерти Джордж имеет надо мной власть. Висит на моей жизни тяжким грузом. Куда ни повернусь, везде он и наше прошлое… – Поймав себя на том, что фактически цитирую отца Грегори, я оборвала монолог, а потом все же добавила: – Наверное, придется найти в себе хоть крупицу милосердия и… простить его.
– Я понимаю, о чем ты, – сказала Молли, вскинув голову. – Думаешь, получится?
– Понятия не имею, – хмыкнула я. – Я не знаю, можно ли простить такое. К примеру, ты простила своего за все, что он натворил? И будешь ли впредь прощать, если что?
– Впредь не знаю, но за прежнее… да, простила.
– И сколько тебе на это потребовалось времени?
– Пять лет.
– Пять лет! – Я воздела руки к Небесам. – Но Господи Боже мой, я не хочу тратить на это целых пять лет! Я не так молода.
– У меня есть идея! – провозгласила Грета, поднимаясь из-за стола.
Территория палаточного лагеря была почти пустой (середина декабря в Теннеси – не самое лучшее время для выездов на природу), так что места было сколько угодно, только выбирай. Стоило приличного труда выгрузить из машины Молли все, что мы с собой привезли: палатку, три спальных мешка, три надувных подушки, дрова, провизию, Гольфа…
Еще были две коробки: одна Молли, другая моя.
Пока мы с Молли ставили палатку под снисходительным взглядом дога, Грета разводила костер. Ее детство и юность прошли в диких местах Монтаны, так что можно сказать, из нее получился настоящий первопроходец. К тому времени как мы управились с раскладкой спальных мешков, сумрак и холод отступили перед весело потрескивающим пламенем.
По дороге мы заезжали в «Уолмарт», где я обзавелась плотной фланелевой рубашкой, брюками, шерстяными носками и походными ботинками. В таком наряде каждый ощущал бы единение с природой. Это ощущение не было чуждо и мне – до определенной степени. К примеру, если бы к костру приблизился пусть даже мелкий представитель этой самой природы, признаюсь, я с воплем укрылась бы за Гольфом, так что на всякий случай сразу устроилась к нему поближе.
Тем временем Грета продолжала священнодействовать у костра: она извлекла из наших запасов топлива груду мелких веточек и соорудила на периферии костра что-то вроде вороньего гнезда. Сидя на бревнах, низким срубом окружавших кострище, мы с Молли поглаживали Гольфа и наблюдали за ней.
Когда веточки задымились, Грета достала несколько штук и принялась махать ими в воздухе – возможно, это был некий первопроходческий ритуал, во имя языческих богов. Если она что-то и говорила, то треск костра и басовитый собачий храп заглушали слова. Я полюбопытствовала у Молли, зачем нужен сушняк.
