спросить.
— Что не женишься? Панов женился и угомонился. Или невесты нет?
— Есть, товарищ генерал. Учится в зубоврачебной школе.
— Да. Время трудное. Где живешь?
— На частной квартире.
Раздался телефонный звонок аппарата «ВЧ». Генерал, снимая трубку, кивнул мне, дав понять, что я свободен.
В приемной сидел начальник следственного отдела и ждал приема.
— Ну и долго же ты там докладывал, — сказал он мне.
Я ему ничего не ответил. Настроение у меня было приподнятое. Нечасто генерал слушает доклады оперуполномоченных. Для меня это было событие. Я позвонил Георгию Семеновичу и кратко сообщил о разговоре у начальства.
— Замечания были? — спросил он.
— Не было. Приказал ехать.
— Позвони Льву Михайловичу. Составляй план.
Но заняться планом до вечера мне так и не удалось. Полдюжины телефонов без передыху трезвонили весь день. А в полночь позвонил Сергей.
— Дежуришь? — услышал я в трубке знакомый голос.
— Дежурю. И даже — работаю, — сказал я.
— Жалко. Собрание-то было действительно торжественное: такая дата! Вот пришел и решил поделиться с тобой одной мыслью... Набросал я тут поздравительную Иосифу Виссарионовичу с семидесятилетием. От нас, фронтовиков, молодых сотрудников управления. Ты — как?
— Подпишу с удовольствием.
— Одобряешь, значит?
— Конечно. Заходи.
— Ну, спасибо. До завтра.
34
— Вот и пункт твоего назначения, — останавливая лошадь, сказал коллега из местного отделения УМГБ, доставивший меня из райцентра до деревни на тяжелых крестьянских розвальнях. — Действуй. Я поехал дальше согласно указанию начальства. Засветло надо добраться... Через день заеду. Ни пуха тебе, ни пера!
Он отпустил вожжи. Сани, описав большой круг у крайней хаты, выехали на дорогу.
Двумя рядами редких хат на большой поляне, со всех сторон окруженной темным и глухим лесом Приильменья, предстала передо мною глухая деревушка Борок. Между почерневшими рублеными хатами виднелись прогалины с бугорками, прикрытыми снегом, в которых угадывались сгоревшие в войну подворья. Попадались и свежие срубы, недостроенные дома, но их было мало.
Я шел по протоптанной посередине улицы дорожке и думал, что и эту затерянную в лесах деревушку не обошла стороной война, и ей долго придется отстраиваться, чтобы заполнить образовавшиеся пустыри. А может, пустыри так и останутся навсегда, так как война не пощадила многих из тех, кто ходил по этой улице, обитал в сожженных позже хатах. Они никогда сюда больше не вернутся...
Мне никто на глаза не попадался, и я хотел было уже зайти в какую-нибудь хату и спросить, где размещается колхозная контора. А пока шел наугад. Только на середине деревни встретил подростка с книгой под мышкой. Он сказал, что конторы в колхозе нет. Колхозный счетовод работает у себя на дому, как и председатель. Парнишка показал мне их хаты, добавив, что председатель куда-то уехал, а счетовод дома.
Счетовод мне как раз и нужен был, а председателю я хотел представиться, чтобы он знал о моем приезде.
Шляхина встретила меня как пришельца с другой планеты. Она уставилась на неожиданного гостя застывшими глазами и долго не могла вымолвить ни слова, а я стоял посередине хаты и ждал, пока она обретет дар речи.
— Так вот вы где обосновались, — осматриваясь в просторной избе, начал я первым.
— От вас нигде не спрячешься, — недружелюбно сказала Шляхина, прислонившись к краю стола, за которым она сидела над какими-то бумагами.
— А зачем от нас прятаться? Прячутся преступники, да и то не надолго. — Я без приглашения сел у стола. — Где-то вот прячется Деверев и заставляет пускаться в такие дальние путешествия.
— А я здесь при чем? Я о нем все сказала, что знала, а вы уж ищите. — Шляхина передернула плечами, словно ее била лихорадка. Но тут же поправила серый пуховый платок на плечах, откинула голову назад, стараясь придать себе независимый вид. В этом ей помогали стены хаты, в которой она жила, хотя хата и принадлежала ее родной тетке.
— За то, что вы нам рассказали и написали, спасибо. Но вы далеко не все сказали. Об этом поговорим потом, а сейчас, Анна Максимовна, как вы, наверное, догадываетесь, меня интересует вопрос: где все же обитает Деверев?
— Откуда мне знать в такой дыре...
Меня покоробило от этого слова, сказанного с таким пренебрежением к тихой деревушке, в которой жила не только она, но и ее родственники.
— В дыре?
— Ну, тогда в Сан-Пауло, — усмехнулась она.
— Смотря в чем, а то бы позавидовали и в Сан-Пауло, если б поглядели на русскую деревню, занесенную белым снегом, в окружении могучего русского леса. Зачем же вы так? Может быть, после Германии разонравилась?
Шляхина опустила голову. От ее гордого вида не осталось и следа. Глаза прятала или смотрела мимо меня в окно, из которого в отдалении виднелся лес. Разговор не получался. Слишком разные позиции мы занимали. На все мои вопросы она отвечала односложно. В хате становилось все темнее. Из школы вернулась ее дочь Марта в сопровождении пожилой женщины — как я догадался, тетки Шляхиной. Девочка поздоровалась со мной, а старуха промолчала. Ушла за загородку и там что-то бубнила. Сама Шляхина, заканчивая свой рабочий день, демонстративно собирала бумаги и складывала их под большие счеты, лежавшие на краю стола. Мне надо было уходить, но я продолжал сидеть, словно на что-то еще надеясь.
В хату зашел мужчина — невысокий, коренастый, лет сорока пяти, с красным обветренным лицом. Он властно подошел к столу, покосился на меня. Я поздоровался с ним, но не представился. Мне не хотелось этого делать в присутствии девочки и тетки. Мужчина вдруг стал требовать у Шляхиной какую-то бумагу, на что счетовод заявила, что не успела сделать, так как ей помешали, явно намекая на меня. Тогда мужчина, как я понял, председатель колхоза, начал выговаривать мне, помешавшему человеку работать. Надо было объясниться с председателем.
— Можно вас на минутку? — попросил я его, направляясь к двери.
Председатель последовал за мной на улицу.
— Чего приехал? — сразу набросился он на меня так, как будто мы давно знаем друг друга.
Я молча полез в карман за удостоверением. Председатель насторожился. Мне не совсем понятен был его грозный вид и его поведение.
— Как вас зовут? — спросил я его, чтобы как-то ввести в иной тон и иные отношения.
— Вот как... — поднес он к моему лицу кулак, пропахший махоркой. — Чего шляешься по чужим бабам? У нас с ней уговор. Она — вдовушка, я — вдовец с двумя пацанами. Не мешай!
Кое-что начинало проясняться, и я невольно улыбнулся. Это его еще больше разозлило.
— Ты спрячь эту красную книжечку, — увидев в моих руках удостоверение, сказал председатель, — и убирайся подобру-поздорову. Из милиции, что ли?
