точно это не приснилось. И когда она спросила, почему и как, женщина посмотрела на нее безумными глазами и просто сказала: «Это чудо. Разве не понятно? Чудо!» И повторяла эти слова снова и снова.
— Не нам сомневаться в мудрости Господа, — продолжила миссис Грин. — Он свел нас вместе. Он будет за нами наблюдать.
Воспоминания не переставали приходить. Ханна подумала о странных прогулках в сад среди ночи, когда Джолин, будучи в таком же возбужденном состоянии, стояла на коленях и что-то монотонно распевала, застывшая не отчего-то, таившегося в тени сосен или бегущих по небу облаков, а от кого-то. Тогда девушка просто спросила: «Тот, о ком Джолин говорила ночью в саду, Бог?»
— Нет, не Бог, — ответила Джолин, все еще пребывая в исступленном состоянии. — Его мать. И теперь ты станешь Его матерью.
Сказав это, художница сверкнула глазами, блестящими от слез, и стала раскачиваться из стороны в сторону; размах этих движений с каждым разом становился все больше и больше, так что Ханна всерьез побаивалась, что Джолин упадет. Маршалл и миссис Грин положили ей руки на плечи, чтобы остановить, и Ханна теперь не сомневалась, что они наблюдали это не в первый раз.
В конце концов ей позволили удалиться в свою комнату. Когда она была на втором этаже, миссис Грин крикнула ей:
— Тебе была оказана величайшая честь! Помни об этом. И помни о своем долге перед Вечностью.
Казалось, что слова, летящие вверх по лестнице, доносились не из этого мира.
Ей ничего не приснилось.
Свет, пробивающийся сквозь шторы, становился все ярче, и это означало, что солнце успело подняться над гаражом. Ханна повернулась к окну, прислонилась спиной к двери и задрожала всем телом. Как это могло с ней случиться?
Она обхватила руками живот, словно хотела приласкать малыша, находящегося внутри нее. Они говорили «его», значит, у нее будет мальчик. Откуда они узнали? Сонограмма, естественно. По крайней мере, в это она могла поверить.
А как же насчет всего остального? Весь этот бред о Боге, сосуде и судьбе, которая свела их вместе, чтобы Ханна родила ребенка. Может, они ошибаются? Неужели на самом деле думают, что она носит в своем животе сына… Холодная паника охватила ее, не дав закончить мысль. Она еще раз попробовала открыть дверь, а потом начала изо всех сил колотить в нее, пока не заболела рука. Внизу никто не шелохнулся, и тогда она стала бить еще сильнее, пока на лестнице не послышались шаги.
Ханна отступила и стала ждать. Ключ в замке повернулся, и дверь медленно открылась. Перед ней стоял доктор Йохансон. За ним — Летиция Грин, державшая поднос с завтраком.
— Как вы себя чувствуете этим прекрасным утром? — спросил доктор, словно это был очередной осмотр в клинике.
— Хорошо, — пробормотала в ответ Ханна и стала пятиться, пока не уперлась в кровать.
— Прекрасно, прекрасно… Вам теперь как никогда нужен хороший сон. — Он позволил миссис Грин войти в комнату и поставить поднос на комод.
— Ирландская овсянка, — сказала она. — То, что нужно холодным зимним утром.
— Спасибо, Джудит. Теперь оставь нас.
Женщина неохотно последовала его приказу и пошла к двери. Там она остановилась и, чтобы восстановить временно утраченный авторитет, проинструктировала Ханну:
— Смотри, чтобы не остыла. Ты же знаешь, овсянку невозможно есть холодной.
Доктор Йохансон подождал, пока она уйдет, затем сказал, энергично потирая руки, словно мыл их под невидимым краном:
— Итак, приступим. Слышал, что у вас вчера был славный ужин.
Как всегда, Йохансон пребывал в веселом настроении, и все те же морщинки проступали у него вокруг глаз, когда он улыбался. Но было что-то такое, что изменилось в нем, однако Ханна никак не могла уловить, что именно. Он казался более плотным, более сжатым, как будто кто-то утрамбовал его тучное тело, как землю. В глазах доктора пропал озорной огонек, и теперь его взгляд стал почти колючим.
Ханна опустила глаза, чтобы не смотреть на него.
— Так вы тоже в этом замешаны, да?
— Да, мы замешаны. Но
— Я никогда не просила быть частью
— А никто и не просил, Ханна. Мы все были призваны благодаря нашим способностям. Вам отведена самая сокровенная и решающая роль. Не сомневаюсь, что вы это осознаете.
— Зачем вы мне врали? И миссис Грин? Все вы?
— Врали? Вам просто предложили выносить ребенка для Витфилдов. Вы согласились. Теперь вы знаете, что это не просто их ребенок. Это — ребенок всех времен. Это же меняет дело?
Йохансон сделал несколько шагов вперед, и Ханна отпрянула, надеясь, что он не прикоснется к ней.
— Почему я?
— А почему Мария? Почему Бернадетт из Лурда, невинная четырнадцатилетняя девочка? Есть ли причина в том, что Небеса избрали именно ее, а не кого-то еще? Мы же не можем дать ответ на такие вопросы? Вы случайно не знаете, почему девятнадцатилетняя официантка, у которой нет ни парня, ни семьи, вдруг захотела стать матерью? Или почему та газета попала к вам в руки? Не знаете. Нам всем нужно смириться с отведенной для нас ролью и благодарить за нее.
Ханна понимала, что, рассказывая ей об этом, Йохансон намеревался таким образом запутать ее. Да, она хотела, чтобы что-то указало ей путь в жизни. И это правда, что мысль родить ребенка наполняла ее сердце радостью, а не страхом. Но, так или иначе, это было ее решением, и ничьим больше. И объявление… Да, она случайно наткнулась на него, когда читала газету Тери. Значит, получается, что и Тери — часть Божьего замысла? Нет, все это чушь от начала и до конца.
— Вижу, вы мне не верите, — сказал доктор Йохансон и даже расстроился. — Я, наверное, плохо объяснил. Чертов английский! Иногда от него так устаешь. Присаживайтесь, Ханна.
— Спасибо, я постою.
— Как вам будет угодно. Попробую объяснить по-другому. Иисус сказал нам, что будет с нами всегда. До конца времен. Когда мы читаем об этом в Библии, то думаем, что его дух будет оберегать нас, да? Так оно и есть. Но когда Иисус говорил, что никогда не покинет нас, он не имел в виду бестелесную форму. Во- первых, он оставил нам свой образ на куске льняной ткани, Туринской плащанице. Никто не мог увидеть его в течение 1800 лет, пока человечество не изобрело фотографию, сделало снимок плащаницы, а негатив не открыл нам, что его лицо и тело все время было там. 1800 лет! Он также оставил нам свою кровь. На плащанице, да и на сударуме. Кровь из ран, которые были у него на боку, голове, руках и ногах. А сегодня мы знаем, что в крови, как и в каждой клеточке нашего тела, есть ДНК, содержащая всю информацию о человеке. Она словно светокопия, эта ДНК. Код. И если мы способны извлечь код и поместить его в человеческую яйцеклетку, то можем воссоздать Его, вернуть к жизни. Многие думают, что наука уводит нас от Бога. Но они ошибаются. Наука — часть Божьего замысла. При помощи науки Он к нам вернется. Благодаря ей наступит второе пришествие. Теперь вы все поняли?
Нет, она не понимала. В висках у нее стучало. Если все, что говорит Йохансон, — правда… но это не может быть правдой.
У нее внутри был мальчик, обычный мальчик, который пинается и вертится в ее животе, как все нормальные дети. Доктор мог сказать все, что ему захочется. Она знала, что в ней происходит. Его слова были абсурдны.
Внезапно до Ханны дошло, что доктор ждет, чтобы она как-то подтвердила свое понимание происходящего, и даже больше. Казалось, от нее требовалась демонстрация того, как она рада, даже польщена тем, что узнала сейчас от него. Дыхание девушки участилось и стало поверхностным. Для нее будет лучше, если он продолжит говорить.
— Зачем мы ему нужны? Разве он сам не может вернуться к нам? — выдавила она из себя, надеясь, что ее вопрос не разозлит его еще больше.
