закатывались, словно эвейнка теряла сознание, – и состояния эти сменяли друг друга быстро и как бы ритмично.
– Санитары! – рассеял всеобщее ошеломление голос Кобзева. – Б…, да что вы встали! Где врач?!
Подбежали санитары с носилками. Девушка начала кричать что-то, то по-эвейнски, то на ином, незнакомом Леве языке, но Окан склонился к ней и шептал что-то, пока она не позволила уложить себя и унести. Вслед за ней утащили и раненого спецназовца.
Толпа начала расходиться, решив, что больше ничего интересного все равно не покажут. Лева сумел протолкаться к Кобзеву, покуда тот не удрал к вертолетам.
– Товарищ Кобзев! Степан Киреевич! – воскликнул он.
– Что? – Гэбист недовольно обернулся.
– Степан Киреевич! – повторил Лева. – Это… очень интересно.
Кобзев вопросительно глянул на него.
Лева, как смог, постарался объяснить. В бессвязных выкриках рыжей незнакомки он уловил сходство с тем загадочным наречием, следы которого остались в самых древних словах всеобщего эвейнского языка.
– Это крайне важно, Степан Киреевич! – горячо доказывал лингвист. – Это позволит полностью пересмотреть наши теории…
– Хотите сказать, что эти… лесовики, – пробормотал Кобзев, – исконные жители здешних краев? А крестьяне и владетели – пришлые?
– Ну… – Лева замялся. – Можно и так сказать… Хотя это было не менее трех тысяч лет назад.
– И тем не менее… – Кобзев хлопнул ладонью по бедру. – Да, товарищ Шойфет, это вы очень вовремя и метко подметили. Возможно, мы сумеем договориться с ними… Да.
Он развернулся, направляясь в сторону лагерного госпиталя.
– Разрешите, я поговорю с этой… – Лева замялся, не в силах выговорить слово «пленной».
– Нет! – отрубил Кобзев. – Мы не знаем, насколько она опасна… и какими способностями обладает. Рядовой Окан может с ней общаться, он все равно ранен, и он, в отличие от вас, – тренированный боец… А запасных лингвистов у нас нет. Позднее, когда медики дадут «добро»… тогда и побеседуете. А покуда науке придется подождать.
Лева покорно пожал плечами и побрел обратно в палатку.
Старшина Сидоренко медленно брел к постоялому двору.
За свои тридцать два он повидал много разных городов. Больше, наверное, чем весь остальной отряд вместе взятый. Жизнь бросала его в такие места, что и не снились узкоглазым японским туристам, которые, смеясь, фотографировали его в Австрии. Русская спортсмена, да, да… а вот посмотрите, какой замечательный вид открывается справа, говорит сопровождающий. Просто великолепная… площадка для десантирования.
Тогда он накрепко запомнил чистенькие узкие улочки старых европейских городов. Но потом воспоминания поблекли, вытесненные новыми. Их сменили горящие бамбуковые хижины, белый кафедральный собор в крохотном, три десятка домов, городке, с которого по ним лупил пулеметчик. Пулеметчик оказался девкой, дочкой какого-то местного дона Педро, и эти долбаные герильерос долго возмущались, когда он просто пристрелил ее, – они-де рассчитывали поразвлечься. Еще были глинобитные хижины, хижины из картонных коробок, криво сколоченные хибары из досок – и всегда был огонь, дым, кто- то стрелял, кто-то умирал во славу великой державы, привольно раскинувшейся на одной шестой суши и протянувшей длинные щупальца на остальные пять.
А этот город напомнил старшине те, первые, уютные европейские городки. Тогда он был молод, наивен и остро сожалел, что опоздал родиться – другие грохотали по этой брусчатке танковыми гусеницами. Но ничего – может, и ему когда-нибудь доведется, засучив рукава, пройтись по Елисейским Полям и поплевать с башни Эйфеля.
Правда, местные еще не дошли до отмывания брусчатки особым шампунем – эта деталь, помнится, больше всего взбесила тогда молодого сержанта, привыкшего, что в их селе кусок мыла почитался за ценность. Но улочки были похожие – узкие, кривые, стиснутые стенами домов. С бронетехникой сюда соваться нечего, автоматически прикидывал старшина, не выгорит, в смысле, пожгут ее тут и спасибо не скажут, а окна не ниже двух метров и узкие, как амбразуры, – гранату так, запросто, не закинешь. Одно расстройство воевать в таком вот лабиринте, а лучше – хороший ракетно-бомбовый и потом спокойненько зачистить развалины. Он механически потрогал звенья болтавшейся на шее медной цепи – дома у него валялась похожая, только к ней был прикреплен медный диск размером с кофейное блюдце – высший орден какой-то страны, название которой старшина так и не узнал. Очень уж быстро все тогда случилось – подняли по тревоге, погрузили в ИЛы, в полете объяснили задачу: высадиться, установить контроль над аэродромом, обеспечить посадку транспортников с техникой, после чего выдвинуться к юго-западу и штурмовать цель типа «дворец», особо позаботясь, чтобы никто не ушел живым. Впрочем, непосредственно во дворце орудовала гэбэшная спецгруппа. К утру она испарилась, зато примчался на джипе какой-то смуглый хрен в незнакомой форме, весь в аксельбантах, протарахтел речь на языке, которого никто из спецназовцев не понял, роздал три десятка этих самых блях на цепи и умчался. Одно блюдце досталось Сидоренко.
На этой цепи никаких украшений не было, просто одно из ее звеньев было не медным, а серебряным. Унции на три потянет, механически прикинул старшина Эту привычку – считать драгметаллы в унциях – он тоже приобрел в Южной Америке, проплутав месяц по джунглям в компании бывшего золотоискателя. Никчемная совершенно была личность – пауков жрать не хотел, трещал без устали и так достал, что Сидоренко сам уж было собрался его придушить, но какая-то змеюка типа питона проделала это первой. Питона старшина съел.
– Осторожно! – прогорланил кто-то наверху.
Старшина запнулся, ожидая, что из мансарды на него низвергнется водопад грязной воды. Но ничего не произошло. Сидоренко поднял голову. Мимо проплывала, как в невесомости, огромная – с полметра в поперечнике – капля помоев. Она вальяжно обогнула оторопевшего спецназовца и, пролетев еще пару шагов, неожиданно рухнула в зияющую дыру местной канализации, расплескав веерочками вонючие брызги.
Сидоренко озабоченно осмотрел сапог – не запачкался ли? Сапоги были новые, из отменно выделанной кожи. Аркаша закупил их оптом, вместе с такими же кожаными куртками, в месте их первой стоянки. Городок, судя по всему, был центром местного кожевенного производства – запах в нем стоял совершенно ох…льный, другого слова старшина подобрать не мог. Но дело свое мастера знали туго – кожа была прочнейшая. Куртка сама по себе держала на пяти метрах «макаровскую» пулю, а если учесть еще и многочисленные бляшки – короче, старшина сделал для себя соответствующий вывод и при встрече с обладателем подобной куртки бить намеревался только в не прикрытые ею места – промеж глаз, например.
Впрочем, бить пока никого не требовалось. Гидросамолет дал им достаточный запас расстояния для того, чтобы даже те из местных, до кого успели дойти слухи о вышедших из камней демонах, не увязывали их с заморскими купцами, пусть и щеголяющими в странных пятнистых одежах. Варвары, что с них взять, припомнил старшина услышанную краем уха реплику, их только пожалеть можно, не ведающих Серебряного закона.
Страна непуганых идиотов – вот что такое этот «благословенный Эвейн», решил Сидоренко. Такой неколебимой уверенности в собственной правоте он не встречал даже среди носителей идей чучхе. Те узкоглазые были просто фанатиками, яростно не замечавшими реальный мир вокруг – или пытавшимися переделать его в соответствии со своими бредовыми воззрениями. Местные же… похоже, они просто помыслить не могли, что возможно жить по другим, нежели в Серебряной империи, законам. В нашем мире так смотрели когда-то на чужеземцев жители Поднебесной, но европейские варвары с громыхающими штуковинами быстро отучили их от этой привычки.
Ничего, с веселой злостью подумал Сидоренко, будет и на вашей улице праздник – Великой
