громобоем, воевода не знал – быть может, в том просто иссякла сила.
И это не был простой лиходей. Легко парировав встречный удар воеводы мертвым громобоем, демон выхватил широкий нож и наотмашь полоснул им Тауторикса по бедру, там, где кончалась кольчужная юбка. Воевода охнул от боли и неожиданности, припадая на раненую ногу. Он привык к иной манере ведения боя… и так же привык полагать, что тяжелый, сработанный гильдейскими мастерами доспех надежно защищает его от любого оружия. Что же, за самоуверенность надо платить, подумал он мрачно. Но ты, проклятый демон, не сможешь потратить моей платы!
Тауторикс рубанул мечом сверху вниз, вкладывая в удар все свои силы. В поединке с другим дружинником или хотя бы просто эвейнским воином он не осмелился бы поставить все на один выпад… Но ши мог принять клинок только на свой нелепый громобойный жезл, а тот не выдержал натиска зачарованного булата. Лезвие рассекло грудь демона, точно нож хозяйки – брюхо жирного лосося, из тех, что каждую весну идут на нерест по перекатам Драконьей реки.
И когда тело демона осело наземь, воевода Тауторикс увидел стоявшего за его спиной разбойника. Тот тоже сжимал в руках громобой, но по уверенной осанке его, по злому прищуру темных глазок, по предвкушению в оскале воевода понял – этот жезл полон смерти, и эта смерть сейчас ринется к его сердцу. Стальная кираса, какую из всех дружинников мог носить только богатырь Тауторикс, вдруг показалась воеводе очень тонкой.
Разбойник промедлил миг, пристраивая тупой конец жезла поудобнее на выступающем пузе, и выстрелил.
Жезл взорвался.
Разбойник завизжал тоненько, глядя на свисающие с белых костей кровавые ошметки, только что служившие ему руками. Крик оборвался, когда опомнившийся Тауторикс одним ударом снес ему голову с плеч. Тело завалилось на спину, дернулось раз и застыло.
Только тогда воевода обернулся. Из дверей полуразрушенной хижины ему улыбался кузнец Кремли.
Крики стихали. В стороне бухнуло пару раз – верно, часть разбойников пыталась вырваться из ставшего смертельной ловушкой лагеря, но без своих вожаков гибла на минных полях. Теперь Тауториксу предстояло самое трудное.
Эврила он нашел на площади посреди лагеря. Провидец стоял, пьяно покачиваясь, среди собиравшихся к нему дружинников. Воевода подошел к нему сзади и обеими руками зажал чародею нос и рот.
Провидец забился, точно выброшенная на берег рыба, и Тауторикс ощутил – не рассудком, а чувствами, по тому, как отпустило потрясенных победой дружинников, – что единение разорвано. Это всегда было самым трудным. Чтобы безопасно соединять рассудки бойцов, следовало иметь в отряде хотя бы одного, кто сможет в случае нужды разорвать связь. В летописях гильдий и владений поминался не один случай, когда, раз возникнув, единство укреплялось до того предела, что дружинники теряли собственные личности, становясь безумным, стремящимся только к убийству целым, и разорвать его можно было, лишь уничтожив провидца.
– Очнулся? – ласково спросил воевода. Эврил молча кивнул, оправляя кафтан.
– А вы что выпялились? – гаркнул Тауторикс, заставляя себя забыть о боли в ноге. Многие его бойцы были ранены куда серьезней. – Наших раненых – собрать, перевязать, залечить – это, Блейн, к тебе относится! А это гнездо лиходейское… – он помолчал, оглядывая развалины лагеря, – выжечь, чтобы и следа от него не осталось!
Майор Кобзев растерянно поддел носком башмака обгорелую доску. Та, скрипнув, переломилась пополам.
– Как это могло произойти? – спросил он, не обращаясь ни к кому.
Над пепелищем витал острый запах гари.
– Неизвестно, – ответил капитан Перовский, напрягаясь.
Гэбист резко обернулся к нему.
– Что значит – неизвестно? – поинтересовался он. – Тренировочный лагерь был укреплен почти так же, как наша база.
– Именно «почти», – ответил Перовский. – Не было ни сигнализации, ни нормальных караулов… на здешних чурок надежды мало. Но минные поля… я не представляю, как они их преодолели.
– Они их не преодолевали, – поправил навязавшийся в компанию гэбисту Вяземский. Кобзев от его общества пытался всячески отделаться, но полковник настоял, желая посмотреть, как самодовольный кагэбэшник сядет в лужу.
– А что же – перелетели? – саркастически осведомился Кобзев.
Вяземский покачал головой.
– Взорвали, – отозвался он. – Все мины, заложенные на дороге, сдетонировали. Подозреваю, это сделал кто-то из их чародеев.
Кобзев открыл было рот и захлопнул снова. Сказать ему было нечего. Самый подлый из всех придуманных человеком видов оружия оказался вдруг ошеломительно бесполезным, и что с этим делать – гэбист пока не понимал.
– А когда их дружинники проникли в лагерь, началась бойня. Хотя как им удалось это, не понимаю и я, – продолжил Вяземский. – Наши… бойцы народно-освободительной армии запаниковали и ломанулись в лес – кое-кто прямо через минное поле, вон до сих пор лежат.
– Да это просто… я их… – От возмущения и гнева у Кобзева язык отнялся. – Паразиты!.. Помещичьи суки!..
– С какой стати? – с горьким злорадством поинтересовался Вяземский.
– То есть как? – бросил сгоряча гэбист. – Они убили троих наших офицеров… Тела уже нашли?
– Два, – коротко отозвался Перовский. – Третьего ищем… он мог оказаться под завалами.
– Они были в своем праве, – ответил полковник. – Мы находимся за границей Бхаалейна, за границей Империи. Здесь не действуют их законы. Владетель обещал не трогать наших ребят только в своих землях. И все! А ваши офицеры, – гэбист обратил внимание на это презрительное «ваши», точно убитые инструктора внутренних войск делали не одно дело с Вяземским, – попались под горячую руку.
Мысленно Кобзев трижды проклял свой длинный язык, заставивший его прилюдно откреститься от излишне ретивых борцов за социальную справедливость. Если бы он взял ответственность на себя, этого не случилось бы… «Да, – напомнил внутренний голос, – местные всего лишь разорвали бы с таким трудом достигнутый договор и, скорее всего, напали бы на базовый лагерь. И еще неизвестно, чем бы это кончилось». Нет, тогда у ворот он выбрал меньшее из зол…
– Я им этого так не оставлю! – прорычал он вполголоса – скорее, чтобы выпустить пар. Но Вяземский услышал.
– И что вы намерены предпринять, товарищ майор? – осведомился он.
– По меньшей мере потребовать объяснений от этого… разжиревшего кровососа, – буркнул Кобзев.
– Он ответит, что наши люди зря полезли в лагерь лесных разбойников, – холодно ответил Вяземский. – И будет со своей точки зрения прав. Нас предупреждали.
«По крайней мере, ты не сказал «вас», как собирался», – зло подумал гэбист.
– Не знаю, с кем здешние жители имели дело прежде, – продолжал полковник, не замечая, как мрачнеет Кобзев, – но они разработали действенный способ борьбы с идеологическим противником. Их закон – это единое целое. Все, что нарушает закон… ставит нарушителя вне закона. Он уже не человек, а враг. Оспорить закон – значит выйти из-под его опеки.
– Рано или поздно им придется признать превосходство коммунистической идеологии, – процедил Кобзев. Ему и самому неловко было сыпать затверженными оборотами посреди пепелища, но слова имели над ним власть – вернее, были воплощением той власти, которой гэбист служил.
– И на признавших ополчатся остальные, – Вяземский обвел взмахом руки руины лагеря. – Как здесь.
Он помолчал.
– До тех пор, покуда мы хотим поддерживать мир с эвейнцами, – промолвил он, – мы должны играть по
