— Я с тобой, Леня.
Пока я опять надевал свой «прикид», Котяра молча смотрел на меня. Когда я оделся, он сказал:
— Не надо, Славик. Брякнешь чего не так — они тебя замочат.
В душе моей звучала тревожная и радостная мелодия. И я сказал:
— Пошли!
С воды у Петропавловки Нева необъятна. С середины реки в серебристой дымке еле видны кукольной красоты домики по ее берегам. Мосты почти касаются воды. Нева — необъятна и выпукла, как гигантская жидкая линза. Как живое всевидящее око. Кукольный город отражается в нем. Город кукольной красоты на берегу Стихии. Она наблюдает за городом, впитывает его в свою глубину. Она общается с ним. Три века города — три ответные фразы Стихии — три кошмарных наводнения… Три предупреждения хвастливым и гордым, решившим, что «заковали в гранит» ее берега… Кто знает, насколько еще хватит ее терпения?…
В выпуклом зеркале Невы плыли розовые облака. Я сказал Котяре:
— Леня, я твой мандат передал.
Котяра ответил не сразу, он разворачивал катер бортом к течению.
— Чекисты мне показывали его. Вчера. Искали у меня хозяина.
— Они же его отпустили в Швейцарию, — удивился я. — Он уже далеко…
— Они тоже так думали, — сказал Котяра и вдруг замолчал неожиданно.
Я подошел к нему.
— Ёк макарёк! — заорал Котяра, перекрывая рев двигателя. — Опоздали, Славик! Гляди!
Он показал рукой в сторону низких бастионов. Я ничего не увидел: наш катер был на траверзе Ростральных колонн. Там, куда показывал Котяра, от причала у Невских ворот Петропавловки, набирал скорость, выходя на середину реки, черный, обтекаемый, как гоночный болид, мощный глиссер.
Котяра сбросил газ.
— Падлы! Я думал без меня не начнут. Они Фреда-стилягу зафрахтовали! Падлы!
Я ничего не понимал. Котяра, матерясь на меня, скалил золотые зубы:
— Гляди! Они Костю на водных лыжах катают!
Тут я увидел, что за глиссером, на длинной веревке, поднимая буруны пены, мчался воднолыжник. Странный воднолыжник, в белом, развевающемся на ветру плаще.
Котяра выключил двигатель.
— Это их фирменное мочилово…
Мощный болид развернулся на середине реки. Константин взмахнул руками и погрузился в воду. Только полы белого плаща колыхались на поверхности. Болид взревел, встал на редан и помчался по течению к Дворцовому мосту. Натянутая веревка вытащила на поверхность Константина. Он летел за катером в пене брызг, лежа на боку, но подтянулся и поднялся во весь рост, широко расставив ноги. Никаких лыж на ногах не было, в бурунах воды, откинувшись назад, он летел за катером на своих подошвах. Летел и орал что- то.
— Е-а-а-а-и-о-а, — долетали сквозь рев мотора до нас одни гласные.
У Зимнего дворца болид плавно повернул к Биржевому мосту. Он пролетел мимо нас по левому борту метрах в двадцати. Я увидел Константина совсем близко. Плащ уже не развевался, а висел у него за спиной, как мокрая тряпка. Тело Константина подпрыгивало на буранах, как на ухабах. Он уже не орал. Весь мокрый, выставив вперед мощную челюсть, он, как штангу, прижимал к груди деревянную палку на конце троса. Нас он не видел…
Болид влетел под мост. Тело Константина подпрыгнуло на волне, откинутой от мостовой опоры, и упало в воду. В бурунах за кормой болида уже не различить было белого плаща…
— В залив потащили, падлы, — сказал грустно Котяра.
Я заорал на него:
— Заводи мотор! Догоняй!
«По-по-по-по-по!» — тревожно взревела выхлопная труба.
Мы мчались за ними вдоль набережной адмирала Макарова.
— Форвертс! Тварь фашистская! Доннерветтер нох айн маль! — орал на свой катер Котяра.
И катер рейхсмаршала порхал, как бабочка, по бурунам, поднятым черным болидом.
Скоро я увидел Константина. Вернее, голову его. Он летел за болидом, лежа на спине, упираясь мощным подбородком в деревянную палку, затылком к кильватерному буруну.
Я орал на Котяру:
— Топор! Давай топор! Трос обрубим!
— X… ты его обрушишь! — орал в ответ Котяра. — Пусть сам отпустит трос!
Такой простейший выход даже не пришел мне в голову. Но Константин наконец увидел нас и сам догадался отпустить трос. Котяра скинул обороты. Черный болид улетел к Тучкову мосту. А мы развернулись и на малых оборотах кормой подошли к Константину.
Голова его ныряла в воде, как поплавок, то погрузится, то покажется, мокрый широкий плащ утягивал его ко дну, скинуть плащ — сил уже не было.
Котяра держал меня за ноги, а я, перевесившись с кормы по пояс, поймал руку Константина и помог ему забраться на катер. Котяра рванулся к штурвалу. Константин, тяжело дыша, показал ему за корму.
— Разворачивают…
— Не догонят! — весело пообещал Котяра. — Мы в Мойку уйдем! В речках меня х… догонишь!
— Не надо, — выдохнул Константин.
— В речках я каждую щелку знаю! — упрашивал его Котяра. — Слиняем! Не найдут!
— Не надо, — упрямо повторил Константин и стащил с себя мокрый холодный плащ.
Вода с него стекала ручьями. Ноги были в одних черных носках, ботинки смыло. Он оглянулся на подходящий к нам болид и стал раздеваться, стуча зубами. Котяра шмыгнул в каюту и появился оттуда с полосатой купальной простыней. Константин закутался в нее, как в тогу, краем вытер мокрое лицо, взъерошил короткие волосы и спустился в каюту.
В это время болид взял нас на абордаж. С его борта на катер шагнули два, похожих на танки, битюга в черных костюмах, наверное, еще с похорон Адика. Катер качнулся и накренился набок.
— Бегемоты! — заорал на них Котяра. — Разойдитесь по бортам! Посудину опрокинете!
Танки вместе шагнули на левый борт. Катер накренился на другую сторону.
— Ослы! — возмутился Котяра.— Один на месте, другой шаг назад! Марш!
Танки разошлись по бортам, и катер стал ровно. Человек, похожий на партийного функционера, спросил с болида:
— Балагур, а кто тебя просил встревать? Тебя же отпустили по-хорошему.
— Так это… — заволновался Котяра. — Секретарь, я Белого Медведя двадцать лет знаю… Жалко все— таки…
— Забыл, где жалко? — спросил Секретарь. — Жалко у пчелки в жопке.
— Так это… — волновался Котяра, — я же не знал, что вы уже… Я вам свидетеля привез, — и он показал на меня.
Секретарь окинул меня брезгливым взглядом, и я узнал его. Это был Паша, муж моей бывшей жены и мой протеже. Он сказал Котяре:
— Единственного свидетеля Белый Медведь замочил. Его свидетели нам не нужны.
Рядом с Пашей возник какой-то чернявый, щуплый.
— Давайте его свидетеля замочим, как он нашего! Без базара.
Мой почти родственник мрачно посмотрел на меня.
— Лучше Робинзоном сделаем… Посадим в заливе на бакен, пусть подумает, как в чужие дела встревать.
За их спинами кто-то рявкнул:
— Что вы с лохом связались? Где Белый Медведь? Живой?
Константин, завернутый в купальную простыню, выглянул из каюты со стаканом в руке.
— Я здесь, Саныч. Давай ко мне на борт. Разведемся до конца.
— А-а-а, — сказал зловеще невидимый Саныч. — Что ж ты раньше молчал, гнида?
