— А что я мог? Утром я ему обещал. А что я ему вечером скажу? Я перенес все на завтра. Сослался на дела. А он заволновался. Французы вообще прижимистый народ. А он не поскупился… он заволновался очень… что-то подозревает… Какой ему смысл в такие страшные прятки играть?! Ты даешь, советник! Стыдно, Славик.
Я извинился.
— В науке и отрицательный результат — результат…
— Договоримся сразу, — сурово предупредил Константин. — Мне некогда за отрицательные результаты платить! Мебель должна быть у меня завтра! Я понятно излагаю?
Мы выпили и доели остывшее блюдо, у которого не было названия. Константин аккуратно вытер выкидной нож о кухонное полотенце и пошел к плите заваривать кофе.
— Для профессора доклад самое главное, Славик. Он сенсацию приготовил. Вся научная общественность на уши встанет! Как пахнет-то, Славик! А? Настоящий «Мокко».
Я заинтересовался:
— А в чем сенсация?
— Профессор с собой специально Жорика привез!
— Зачем?
Константин разлил по чашкам кофе и объяснил с достоинством:
— Чтобы общественность перед Жориком извинилась за его оболганного предка! Я понятно излагаю?
— За Дантеса? — вскрикнул я. — За него извиняться?!
— Дантес ни в чем не виноват, — спокойно объяснил Константин, прихлебывая «Мокко».
— Как не виноват? Он Пушкина убил!
— На дуэли. По-честному. Он же не повесил Пушкина на струне… Мужские разборки тогда кончались дуэлью. Кодекс чести. В чем Дантес виноват? Его Александр Сергеевич вызвал. Он вышел. И ему повезло…
— Дантес сам вызвал! — вздохнул я. — Убил Пушкина — и не виноват?
Константин сказал торжественно:
— Любовь не бывает виноватой.
— Какая любовь? — не понял я.
— Дантес любил Натали. И она его любила. Профессор нашел ее письма Дантесу. Вот такая «семейная история». Очень нежные письма, Славик…
— Не может быть!
Константин уставился на меня глазами цвета «металлик».
— Я похож на идиота? Наш фонд оплачивает всю поездку французов. Стал бы я без реальных документов такие деньги швырять? Профессор письма Натали обещает продать моему фонду.
Он начал мне рассказывать про сенсационные письма Натали, про дорогие графологические экспертизы, доказывающие их подлинность. Я не слушал его.
— Подожди! Я тебе что-то покажу.
Я выскочил в комнату, схватил со стола раскрытую книгу, вернулся и хотел зажечь свет. Стало уже темно.
— Не включай! — крикнул Константин. — Не надо света!
Я не обратил внимания на его крик, но свет не включил. Я подсел поближе к окну и нашел в книге нужную страницу.
— Слушай внимательно, Костя! Это письмо Пушкина Бенкендорфу!
Я, волнуясь, начал читать:
— «Граф! Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить вашему сиятельству о том, что недавно произошло в нашем семействе. Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены. По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от ино— странца, от человека высшего общества, от дипломата. Я занялся розысками. Я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма, запечатанного и адресованного на мое имя под двойным конвертом. Большинство лиц, подозревая гнусность, их ко мне не переслали…»
— К чему ты это?, — оборвал меня Константин.
— Подожди! Сейчас поймешь. Вот самое главное… «Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества!»
— Ну и что?
— Какая тут любовь?! Какая «семейная история»?! «До сведения правительства и общества!» Ты понимаешь, Костя?
Константин посмотрел в окно на дом Пушкина и пожал плечами.
— Не понимаю. Излагай.
Меня даже заколотило.
— Ты же не думаешь, что Пушкин какой-нибудь стукач?! Или выживший из ума пенсионер?!
— Кончай дергаться, советник! Говори яснее.
— Только выживший из ума пенсионер докладывает о своих семейных неурядицах по адресу: «Москва. Кремль. Правительству». Похоже это на Пушкина?
Константин посмотрел на меня в упор. Даже в полутьме его глаза отливали металлическим блеском.
— До сведения пра-ви-тель-ства и об-ще-ства! — втолковывал я ему. — Так пишут, когда дело идет о государственной важности!
Константин стукнул ножиком по столу.
— И в чем же дело?
Я растерялся, про себя дочитал у окна письмо:
— Он не написал… Но это же тайна! Ее даже письму доверить нельзя! Он через день с Бенкендорфом встречался! С шефом жандармов! По-нашему, с директором КГБ!
— Стоп,— схватил меня за руку Константин.— Уймись. И в окошко погляди.
Я поглядел в окно. Внизу на стоянке у нашего дома парковался широкий черный джип. Я не сразу узнал его — настолько был захвачен письмом. Опомнился я. когда увидел, что из джипа спокойно вышли двое. Один молодой, другой постарше. Молодой подошел к ограде набережной, посмотрел вниз. Я понял, он искал катер, чтобы не ошибиться, как вчера. Другой, в черной ковбойской шляпе, встал, опершись на ограду спиной к Мойке, и поднял голову к нашим окнам. Я узнал его печальное лицо, полное неизбывной грусти. Мне стало страшно.
И я отпрянул от окна.
— Что же это делается? — сказал Константин шепотом. — Как на работу… Блин… Никого не боятся!
А по Мойке, как тени, скользили катера. Глухо стучали двигатели в сыром июньском воздухе. Пассажиры, нахохлясь, сидели под зонтами. Хорошо хоть не пели. Я поежился и посмотрел на Константина.
— Слушай, а откуда они знают?
— Что?
— Что я здесь? Что я дома? Не вижу логики…
Константин встал за занавеску, ссутулившись, глядел через щелку вниз.
— В чем ты ищешь логику, советник? Логика жизни — это полный бардак! И беспредел…
Внутренне я с ним согласился. Так сказать, в философском плане. Но то, что черный джип вновь оказался у моего дома, как раз и не походило на бардак… Хотя и было полным беспределом.
— Костя! — оглушил я его своим шепотом. — Кто-то их навел! Кто-то сказал, что я дома!
Сверкнула в темноте золотая коронка.
— Я Мише позвонил… Сказал, что мы к тебе поедем на Мойку… Я понятно излагаю?
— Поэтому ты и пил мое здоровье? Только мое…
Костя мне не ответил, так и стоял за занавеской, наблюдая киллеров. Я встал с другой стороны окна.
