Коля посмотрел на меня укоризненно, будто я был в чем-то виноват, и пересел к тумбочке под лампу. Он достал из ящика школьную тетрадку и синюю ручку.
— Как вы говорите? 78 с половиной лет? А с какой половиной-то? Не помните? — он опять посмотрел на меня укоризненно.— Нужно точно знать количество дней и часов!… Хотя это можно самому высчитать…
Он согнулся над тумбочкой и стал, почему-то на задней обложке тетрадки, писать какие-то цифры. Обо мне он забыл, как о ставшей ненужной книжке. Он не обратил даже внимания, когда охранник открыл дверь и пропустил к нам в карцер испуганную официантку с подносом. Охранник, кивнув на Колю, шепнул мне:
— Чистосердечное признание пишет?
— Ага, — ответил я.
— Ну-ну, — подмигнул мне охранник и вывел из камеры совсем одуревшую от страха и темноты официантку.
— Коля, — позвал я, — обед принесли.
— Угу, — сказал Коля и встал.
Прежде чем сесть за стол, он походил по камере из угла в угол:
— На двенадцать знаков Зодиака не раскладывается… Древние евреи рассчитывали свои таблицы на десять знаков… 33 на 10 — триста тридцать градусов… А где же еще тридцать?
Это он спросил у меня из темного угла. Я только руками развел. Коля сердито сел за стол, взял в руки бутылку и сказал строго:
— У Пушкина какая-то своя, совершенно особая система. Без «Философических таблиц» мне не обойтись.
Я молча с ним согласился, надеясь, что он прекратит на этом свои расчеты. Коля плеснул по стаканам водку и сказал:
— Слава, эти таблицы сегодня же должны быть у меня!
— А как это сделать? — спросил я наивно.
— Это ваши проблемы, — пожал плечами Коля и с аппетитом набросился на щи.
— Коля, — сказал я ему, — вы меня за Бога принимаете? Вы ошибаетесь, Коля.
Коля бросил ложку и долго смотрел на меня с детским удивлением. А потом засмеялся.
— Я не это имел в виду. Я думал — вдруг их действительно захватил с собой генерал. И вы возьмете бумаги у него…
— А если он их не захватил? — спросил я осторожно.
— Тогда вы их возьмете у себя со стола.
— Как?!
Коля посмотрел на меня ободряюще.
— Это второй вопрос. Что-нибудь придумаем.
Дальше мы ели молча. И не пили больше. Коля завинтил пробку, сказав:
— Больше нельзя. Правоверные мусульмане считают, что пьяный человек теряет связь с Богом. Бог — это энергоинформационное поле, и мне нельзя с ним терять связь. Особенно сейчас.
Допив клюквенный кисель, Коля вытер губы.
— Спасибо за компанию, Слава. Идите в свою камеру, а я подумаю, как вам помочь.
— В чем помочь? — не понял я.
Коля мне объяснил:
— Как вам взять с вашего стола мои бумаги.
Старинные масонские бумаги, которые высчитал я, он уже считал своими!
Я рассердился.
— Слушайте, Коля, я не уйду отсюда, пока вы мне не объясните.
Коля удивленно посмотрел на меня.
— Что я вам должен объяснять?
— Все!
Коля задумался.
— Да вы всего и не поймете, Слава. Кое-что я попробовал рассказать чекистам, — они подумали, что я чокнутый. Они меня тут так и прозвали — «ёкнутый Коля». Слышали?
— Про чекистов мне не надо, — настаивал я. — Вы мне объясните, что вы поняли и чему вы так обрадовались, когда я рассказал вам свою «чепуху», как вы выразились. Я в ней сам до сих пор ничего не понимаю!
Коля посмотрел на меня с сожалением.
— Неужели вы не поняли, Слава, что гарнитур барона Геккерна им нужен только для того, чтобы незаметно вывезти из страны мое «изделие»?! Это же элементарно!
Признаюсь, мне стало обидно.
— Вы ошибаетесь, Коля. В этом гарнитуре старинные бумаги! Очень ценные бумаги! За них идет кровавая борьба. Уже погибли четверо. И, может быть, будут еще трупы…
— Будут! — подтвердил Коля.— Будут, пока я здесь!
С сожалением я посмотрел на больного.
— При чем тут вы?
Коля ответил просто:
— Слава, эти «Философические таблицы» нужны только мне! Они же просто-напросто инструкция к моему изделию! — Коля погрозил пальцем в темный угол. — Инструкция к моему изделию! А они от меня ее скрывают!
Я подумал, что у него начался бред. Я попытался его успокоить. Но он все ходил из угла в угол, вскрикивая хрипло:
— Ведь все было у него! И бумаги, и я! Почему он мне их не показал?!
Коля так разволновался, что ему стало плохо. Начался приступ язвы. Я хотел позвать охранника, но Коля запретил мне это сделать. Он лег на свою солдатскую койку, вытянулся во весь рост. Положил руку на живот и уставился в потолок.
— Сейчас пройдет… Это потому, что я много съел… Мне одному никогда столько не давали…
Я сидел рядом и ждал, когда ему станет легче… Свет настольной лампы вырывал из темноты худое, бледное небритое лицо со сбившейся на глаза седой челкой. Я думал, как ужасно умереть в тайном застенке, почти в самом центре города… и никто не узнает об этом… никогда…
Коля чуть повернул ко мне лицо и спросил слабым голосом:
— Зачем он отдал мои бумаги, Слава?
Я ничего не понимал, но подыграл больному:
— Генерал тоже не понял, что бумаги — это инструкция к вашему изделию…
Коля вскинулся на койке.
— Он и не мог этого понять! Он идиот! Слава, он не верит в мое изделие! Он говорит — это фантастика! Он называет меня ёкнутым!… Он меня завтра отправит в психушку!
— Успокойтесь, Коля,— я уложил больного на койку.
Коля закрыл глаза и снова стал похож на умирающего.
— Он даже не сказал мне о бумагах… Понимаете?
Я не стал его волновать.
— Я все понимаю, Коля. Полежите спокойно.
Но он покачал головой.
— Вы еще ничего не поняли… Это же элементарно, Слава…
— Что?
— Если бы генерал даже показал мне старинные бумаги, я бы в них не сразу разобрался. Я не историк. Единственный человек, кто в них разобрался сразу, — это вы… Вы профи, Слава…
Он печально смотрел на меня своими детскими глазами. Я сказал ему:
— Спасибо, Коля.
Он мотнул головой.
— Да не в этом дело. С оценщиком вы говорили о бумагах в феврале. Тогда они вас не тронули. Тогда все было у них. И гарнитур был у них в руках… И я… В феврале я согласился работать с ними…
