взмолились: «Побойся Бога, дай нам хоть доехать раньше, приди после нас!» Эта игра ему нравилась, увлекала слава отпетого сорви-головы.
Бежать из ссылки он решил, главным образом, чтобы поддержать свою славу. Иначе — какого чёрта было ему бежать, никогда он так хорошо не жил: среди образованных людей, имея возможность вдоволь учиться и кормиться. Он бежал летом 1913 года, вместе с анархистом Израилем Клейнером, арестованным с ним по одному делу. Клейнер был человеком серьёзным, ссылку старался использовать для ученья. Но тоже был молодым, считал, что бежать надо. В дороге их стала заедать мошка, через несколько дней Клейнер заболел, и Алёша принёс его на спине обратно. (У Клейнера потом другая судьба пошла — попал на войну, получил орден за храбрость, тогда же вступил в партию, позже занимал крупную партийную должность. В 1938 г. был арестован и погиб). Алёше не сиделось на месте, и через несколько дней он снова ушёл в побег.
Он никогда не рассказывал о своей жизни ничего тягостного — как голодал, как подвергался опасностям. Поэтому и о побеге его известны только смешные, анекдотические эпизоды. А ведь это был единственный успешный побег из Туруханской ссылки — расстояния там огромные, и мошка заедает насмерть.
Кое-как добрался он до железной дороги. Ехал, конечно, зайцем. Когда бежали из ссылки социал- демократы, им помогала партия, у них с собой были деньги, а Алёша мог рассчитывать только на себя и свою удачу. Его сняли с поезда и привели к начальнику станции. С собой у него была бумажка на имя крестьянина Ампёнова, одет был неказисто, и стал просить по-крестьянски приниженно: «Господин начальник, отпустите, я больше не буду!» Начальник никак его не отпускал, послал за жандармами. По- видимому, тогда шла компания против зайцев, от которых страдала железная дорога. Алёша понял, что просьбами ничего не добьёшься, и обратился к начальнику другим тоном: «А ведь вы, господин начальник, можете рассчитывать на вознаграждение за поимку политического ссыльного». «Вы — политический? Чем вы можете это доказать?» «Ничем». Тот забеспокоился: «В каких местах вы были?» Алёша назвал несколько мест. Кончилось тем, что начальник дал ему денег на дорогу и отпустил, страшно волнуясь, что он не успеет скрыться до прибытия жандармов. Солженицын в «Архипелаге» привёл другой эпизод из рассказов Александра Петровича — о том, как в киевской библиотеке его встретили студенты (там же, с.104). Но тому, что помогали студенты, нечего удивляться, а тут — дело было в Сибири (А.П., рассказывая, упоминал и название станции), и помог ему царский чиновник, что гораздо примечательней. Что говорить, бежать из ссылки было нелегко, и всё-таки ни один порядочный человек его бы не выдал, а помогали ему очень часто.
Однажды, когда он, как обычно, лежал в вагоне под лавкой, вошёл контролёр и полез искать зайцев под лавкой. Там сидели бабы, подняли страшный визг, контролёр плюнул и отступился. А однажды Алёша сидел в купе с интеллигентным господином, по виду толстовцем, и тот к нему обратился: «Вы, молодой человек, едете без билета?» «Конечно», — ответил Алёша, ожидая, что господин предложит ему помощь «Видите ли, по своим убеждениям я не могу лгать, и если меня спросят, вынужден буду сказать, что вы едете без билета». И помолчав, добавил: «Даже, если меня не спросят, я сам скажу». В молодости Алёша был невысокого мнения об интеллигентах и любил вспоминать этот эпизод.
Оказавшись в европейской части России, Алёша побывал в Москве, Киеве, Одессе, повидался с товарищами-анархистами и через Архангельск, нанявшись кочегаром на английский пароход, ушёл, именно ушёл за границу. Тогда это было так просто. Человек действительно был свободен, мог весь мир объездить, и никто ничего не спрашивал, ничего!
Представление об английском языке он получил впервые по самоучителю, взятому у Сталина. На пароходе вскоре свободно заговорил с кочегарами, цветными из английских колоний, язык которых был примитивен, стал читать английские книжки. Языки ему давались легко: прожив за границей два года, научился говорить по-английски, по-немецки и по-французски.
Работа кочегара была тяжёлой и грязной[7]. Зато никаких формальностей при приёме на работу не требовалось. В портах часто кто-нибудь сбегал или заболевал, кочегары всегда требовались. Он поплавал, сколько ему хотелось — довольно долго, потому что успел побывать, между прочим, и в Испании. В Лондоне ушёл с парохода, пробыл там несколько дней, ночуя в христианской миссии, где давали по кружке кофе, — за это надо было постоять на молитве, но никакими материальными неудобствами он озабочен не был. Сразу же связался там с анархо-синдикалистами, встретился, среди прочих, с Рудольфом Рокером — немцем, издававшим газету на еврейском и русском языках, с которым он потом, через несколько лет, встречался в Берлине. Потом из интереса поехал, куда все — в Париж.
В Париже была большая эмиграция. Он включился в эмигрантскую жизнь, но от других эмигрантов резко отличался: он был революционером по натуре, по идее, но чисто партийные дела и группировки его не занимали. Познакомился он и с большевиками, что впоследствии сыграло в его жизни огромную роль. Старый большевик Полонский потом, когда все вернулись из лагерей, вспоминал, как романтично выглядел Алёша в Париже.
В Париже он встретился также с будущими членами Одесской иностранной коллегии, которые в подполье, при белых, занимались агитацией во французских войсках, печатали листовки и почти все погибли.
Он не хотел жить, как другие эмигранты — как Калинин, который прожил в Париже несколько лет, не усвоив по-французски ни слова, не видя ни одного француза. Из чистого любопытства пошёл работать на завод Рено, даже успел организовать там забастовку. Но потом заскучал, захотелось посмотреть мир, и он отправился пешком в Германию.
Была в разгаре европейская война, но о путешествии из Франции в Германию он рассказывал одни анекдоты. Денег у него с собой было ровно столько, сколько требовалось, чтобы не арестовали за бродяжничество. Питался фруктами с деревьев, которые росли на дороге, никто их не сторожил. Однажды залез в сад, вдруг видит — хозяин. Испугался, а тот ему говорит: «Вон те яблоки получше». В Германии заходил в любой крестьянский дом, нанимался на день-два поработать, а если работы не было, его кормили даром, и он шёл дальше. В Руре поступил на шахту, поработал месяц, повредил руку, но не сильно. Всё же он не избежал ареста: в нём заподозрили русского шпиона. Но когда он попросил: «Подержите меня, пожалуйста, в тюрьме до тепла», его из тюрьмы прогнали.
Наконец, он решил вернуться в Россию. То ли неприятно во время войны быть русским в Германии, то ли просто не сиделось на месте. С невероятными приключениями перебрался через несколько границ и оказался в России. Отправился в Кишинёв повидаться с родными. Там встретил двух своих давних приятельниц-анархисток, сестёр Волоховых.
Через несколько дней Алёша провожал одну из сестёр вечером домой, и его задержали. В городе орудовали бандиты, и полиция была начеку. Привели в участок, а настоящих документов у него не оказалось. Его заподозрили в том, что он — один из грабителей, и ему угрожало уголовное дело. Он предпочёл назвать своё настоящее имя и отправился вторично по этапу в Туруханский край, к своему старому врагу приставу[8], которому он из Парижа отправил издевательскую открытку с просьбой причитающееся ему пособие пересылать по такому-то адресу. Свердлов пользовался у начальства влиянием, он хлопотал за Алёшу и добился того, чтобы наказание за побег было минимальным: отсидеть двое суток в участке. Между Свердловым и приставом, который был зол на Алёшу за насмешки, состоялся примечательный разговор. «Что вы так стараетесь, господин пристав, всё равно не станете губернатором», — сказал Свердлов. «Да и вы, господин Свердлов, не станете президентом Российской республики», — возразил пристав. И не угадал.
После Февральской революции Алёша освободился из ссылки одним из последних — его заслали в самый отдалённый станок, потому что он продолжал бунтовать. Враг его пристав очень боялся, что после революции Алёша с ним расправится. Революционер ведь должен мстить своим врагам! Но ему чужда была мстительность, как и жестокость. Бывало позднее, что по своему положению он имел над людьми большую власть. Но он не способен был — не из джентльменства, а органически — причинить человеку зло, даже если это требовалось для дела.
После революции он приехал в Керчь, где жила его семья. К этому времени имидж у него был индустриальный, морской и пролетарский. В те времена происходили по каждому поводу митинги, был большой спрос на ораторов. И вот — выступает знаменитый революционер, только что вернулся из Сибири.
