– Ты? – вырвалось у нее.
– Конечно. Это касается обоих. И, да, иногда я ненавижу это ощущение. Я ухожу и думаю: все, хватит, с этим пора кончать. Это всего лишь женщина, а женщины – помеха, которая мне ни к чему. Но мое тело, похоже, считает иначе.
– Рабы своих страстей.
В ее глазах внезапно блеснула улыбка – впервые она по-настоящему ему улыбнулась, – и она одобрительно сказала:
– А у тебя действительно потрясающее тело. Его губы дрогнули в лукавой усмешке.
– В самом деле?
– Да. Более сильное, чем кажется сначала. Когда ты в первый раз обнимал меня… Да, а что он хотел? Ну, тот, кто окликнул тебя у дровяного сарая?
– Макс? Это один из соседей. Хотел расспросить меня о машине. Он подумывает купить такую же.
– О…
– Еще вопросы будут? Только учти: пол с каждой секундой становится все неудобнее.
– Это называется разговор. Мы еще ни разу не говорили так, тебе не кажется? – спросила она печально.
– Не говорили?
– Нет.
– Тогда, если мы должны продолжать разговор, не перенести ли его в постель? Меня совсем не вдохновляют этот холодный кафельный пол и эта сбившаяся одежда, я сейчас похож на неумелого школьника во время первого сексуального опыта.
Ее глаза насмешливо блеснули, и она улыбнулась.
– Не могу представить тебя неумелым школьником. Ты слишком элегантен для этого и самоуверен.
– Ну, в данный момент я не отличаюсь элегантностью и уверенностью в себе.
– А я не хочу двигаться, потому что мне нравится твоя тяжесть.
– Я бы предпочел постель, – твердо сказал он. Поднявшись на ноги, он поправил свою одежду, помог ей подняться и повел наверх, в спальню.
– Ты хоть раз останавливался в этом коттедже? – спросила она с нарочито небрежным любопытством.
– Нет.
– Никогда?
– Нет.
– Ты и Синди не были…
– Нет. – Мягко толкнув ее на постель, он улегся рядом, подпер голову рукой и посмотрел ей в лицо.
– Я просто так спросила. – Перекатившись на живот и приподнявшись на локтях, она взглянула на него. – Знаешь, мне кажется, я собираюсь притвориться, что влюблена в тебя, – сказала она беспечно.
– В самом деле? Почему?
– Потому что тогда у меня будет право касаться тебя, целовать и не думать при этом, что я делаю нечто такое, что тебе, возможно, неприятно.
– Вот, значит, как ты чувствуешь себя со мной?
– Да. Немного запуганной. Видишь ли, ты совсем не похож на такого мужчину, с которым мне бы хотелось сойтись.
– Не похож?
– Нет. Ты элегантный, собранный, а я иногда могу быть ужасной неряхой.
Он продолжал смотреть на нее тем же насмешливым взглядом.
– На рекламе и по телевизору я выгляжу так, словно прекрасно могу управлять своей жизнью, но на самом деле это совсем не так.
– Не так, – согласился он. – Не такая уж ты и утонченная, да, Гита?
– Нет, совсем не утонченная. Ну, так ты станешь возражать?
– Против чего?
– Если я буду к тебе прикасаться?
Глаза его потемнели. Лежа все так же неподвижно, он сказал с легкой хрипотцой в голосе:
– Нет, Гита, я не стану возражать, если ты будешь ко мне прикасаться. Прости, если я создал у тебя впечатление, будто все должно происходить только по моей воле. Я не всегда думаю о чувствах других людей. По крайней мере, так обо мне говорят, – сухо добавил он.
– Все в порядке. Насколько я понимаю, о моих чувствах ты не знал.
– Нет, не знал. Так что, пожалуйста, касайся меня, потому что у меня уже кружится голова.
Ее тело тоже охватил жар, оно стало тяжелым, налилось истомой, и, не отрывая от него заблестевших глаз, она прошептала:
– Правда?
– Да, – сказал он глухо. – С моими гормонами творится что-то невообразимое.
Наклонившись ближе, так, что ее грудь коснулась живота Генри, Гита лизнула его сосок, чуть поежилась при виде легкой дрожи, что пробежала по его телу, и тихо шепнула:
– Ты говоришь такие чудесные вещи.
– Еще немного, и я перестану говорить чудесные вещи, – тон его был напряжен, – если ты не возьмешься за дело…
Подняв на него глаза, она улыбнулась.
– Не нравится, когда тебя дразнят?
– Думаю, что слово «мучают» подходит здесь больше. Да, мне не нравится. Так что или продолжай, или я сам возьмусь за дело.
С хитрой улыбкой она скользнула рукой под покрывало, сквозь мягкую ткань провела ладонью по его плоскому животу, затем ниже и почувствовала, как напряглось его тело.
– Власть, – пробормотала Гита радостно. – Нет! Не надо! – предупредила она, когда он схватил ее. – Ты должен лежать неподвижно.
– Но это невозможно…
Опрокинув на спину, он оседлал ее и развел ее руки в стороны.
– За кем теперь власть?
– Это нечестно. Ты физически гораздо сильнее меня.
Он потряс головой.
– Нет, Милгита, это не так.
Наклонившись вперед, он дотронулся до ее губ своими губами и начал целовать, пока она не попыталась высвободиться в надежде взять над ним верх. Но он крепко держал руки Гиты и сильнее сжал колени, чтобы усмирить ее выгнутое дугой тело, и продолжал целовать и целовать, пока слабость не овладела всем ее телом, а голова не закружилась.
– Тебе больно? – В его голосе звучала тревога.
– Я должна помнить, что дразнить тебя нельзя.
– Нет, – простонал он, – это помнить, совсем не стоит.
Перекатившись на бок, он притянул Гиту к себе, нежно потер ее запястья и поднес их к губам.
– Это помнить совсем не стоит, – серьезно глядя на нее, повторил он. – Раньше никогда не случалось, чтобы я терял контроль над собой. Ты права, Гита, ты обладаешь огромной властью надо мной.
Расстроенная из-за того, что, возможно, обидела его легкомысленными словами, она прошептала:
– Не хочу я обладать никакой властью! Я просто хочу быть счастливой. Не заставляй меня иметь над тобой власть, Генри. Пожалуйста, не заставляй.
Удивленный, он посмотрел на нее, а затем мягко привлек ее к себе и обнял так, как никогда до этого не обнимал. Его руки ласково и успокаивающе гладили ее спину.
– Ты говоришь, что не понимаешь меня, а сейчас я не понимаю тебя. Я думал… – Глубоко вздохнув, он продолжал: – Ты совсем не такая, какой я тебя представлял. Я увидел тебя, я тебя захотел и, как дурак, подумал, что ты такая же, как я сам.
– Как ты сам? В каком отношении?
