В то же время он с горечью и большим сожалением высказал мысль, что некоторые наши военные (речь шла о высшем командном составе) надеялись на свою храбрость, классовую сознательность и энтузиазм, а на войне оказались людьми недостаточно высокой культуры, недостаточно подготовленными в области технической.
— Многие у нас кичатся своей смелостью, одна смелость без отличного овладения боевой техникой ничего не даст. Одной смелости, одной ненависти к врагу недостаточно. Как известно, американские индейцы были очень храбрыми, но они ничего не могли сделать со своими луками и стрелами против белых, вооруженных ружьями. Нынешняя война, — говорил Сталин, — резко отличается от всех прошлых войн. Это война машин. Для того чтобы командовать массами людей, владеющих сложными боевыми машинами, нужно хорошо их знать и уметь организовать.
Одной из серьезных причин наших неудач на фронте он считал нечеткое взаимодействие отдельных родов оружия. Он рассказал нам о мероприятиях, которые проводятся для того, чтобы в кратчайший срок изжить все эти недочеты. И действительно, скоро мы все убедились по изменившейся обстановке на фронте под Москвой, что эти мероприятия оказали свое огромное влияние на ход дальнейших военных операций.
В разговоре я высказал недоумение: как же идут против нас немецкие солдаты, ведь многие из них рабочие, социал-демократы? Сталин ответил с сожалением: «Когда попадают в плен, боятся, что им угрожает расстрел, тогда начинают ругать Гитлера».
Мне очень хотелось задать ему еще один вопрос, но я все не решался, однако, уже прощаясь, все- таки не вытерпел:
— Товарищ Сталин, а удастся удержать Москву? Он ответил не сразу, прошелся молча по комнате, остановился у стола, набил трубку свежим табаком.
— Думаю, что сейчас не это главное. Важно побыстрее накопить резервы. Вот мы с ними побарахтаемся еще немного и погоним обратно…
Он подчеркнул мысль о том, что Германия долго выдержать не сможет. Несмотря на то, что она использует в войне ресурсы всей Европы. Сырьевых ресурсов у Гитлера надолго не хватит. Другое дело у нас.
Сталин повторил несколько раз:
— Государство не может жить без резервов!
Этот разговор по возвращении в наркомат я записал дословно.
Мы ушли от Сталина с твердой верой в то, что, как бы ни тяжелы были временные неудачи, все равно неоспоримое преимущество на нашей стороне и наша победа неминуема. Мы ушли в приподнятом, бодром настроении и с новой энергией принялись за дела, чтобы не только восстановить выпуск самолетов и моторов на эвакуированных предприятиях, но и значительно увеличить его.
13 октября было сообщено об оставлении советскими войсками Вязьмы после многодневных тяжелыx боев.
14 октября гитлеровцы овладели городом Калинином. Враг подошел к Москве совсем близко.
И вот утром 15 октября меня вызвал нарком и сказал, что есть указание правительства немедленно эвакуировать конструкторов и что ответственность за их отправку возлагается на меня.
Правительство считало необходимым оградить конструкторов от каких-либо случайностей и удалить их от линии фронта.
Основной состав наших конструкторских бюро был уже вывезен вместе с заводами в общих эшелонах, а сейчас речь шла о главных конструкторах, находившихся еще в Москве. Приняв решение, я вернулся к себе в кабинет и решил тотчас же позвонить Ильюшину, Поликарпову, Архангельскому и др.
Однако это дело доставило мне больше хлопот, чем решение какой-нибудь сложной технической проблемы. С кем бы я ни разговаривал, у каждого были причины, по которым он никак не мог быстро выехать.
Звоню Поликарпову:
— Николай Николаевич, как дела? Отправили свой завод? Все, что нужно, вывезли? Все люди выехали? Теперь отправляйтесь сами.
— Куда? Называю город.
— Каким способом?
— Любым, каким желаете, — говорю. — Хотите самолетом — свяжу вас сейчас с аэродромом, вам сообщат, когда нужно туда приехать. Хотите поездом — обеспечу возможность выехать по железной дороге. Хотите — машиной.
Но оказывается, Поликарпов никак не может выехать немедленно: за 40 километров от Москвы, на даче, у него сестра, ее нужно вызвать в Москву.
Наконец уславливаемся, что Николай Николаевич выезжает ночью на машине.
Проверяю в 11 часов вечера, выехал ли Поликарпов. Оказывается, нет. Вызываю к телефону:
— Николай Николаевич, что же вы?
— Видите, какая погода. Ни зги не видно, снег идет. Я уж лучше подожду до утра.
— Никаких отговорок, поезжайте немедленно!
Никому не верилось, что нужно покинуть родную Москву, в которой прожита жизнь. Каждый цеплялся за последнюю возможность пробыть здесь хотя бы лишний час.
Конструктор Архангельский, по его словам, очутился в более тяжелом положении. Когда я с ним созвонился, он мне сказал:
— У меня мать-старуха больна, прикована к постели. Куда я ее возьму? Бросить я ее не могу. Дайте день отсрочки.
— Александр Александрович, вы понимаете или нет, что приказано отправляться немедленно?
— Да, может быть, не персонально мне?
— Именно персонально всем главным конструкторам, в том числе и вам.
Так или иначе, к 12 часам ночи все выехали из Москвы. В первом часу ночи меня вызвал нарком:
— Ну, как дела с конструкторами?
— Все выехали.
И докладываю, кто каким способом и куда. Нарком сидит за столом усталый, измученный, с посеревшим лицом и с красными от недосыпания глазами.
Раздается звонок кремлевского телефона. Звонит Анастас Иванович Микоян. Он спрашивает, выехали ли конструкторы. Нарком перечисляет персонально каждого.
Затем слышу, на какой-то вопрос отвечает:
— Да, он здесь. Занимался весь день отправкой конструкторов, а сейчас вот сидит у меня.
После разговора с Микояном нарком сказал, что и мне приказано выезжать. К выполнению этого распоряжения я не был подготовлен и, так же как все конструкторы, которых пришлось мне сегодня уговаривать, начал просить отсрочки:
Нельзя ли отложить до следующего дня? Я на самолете вылечу.
— Вы слышали, что сказал Анастас Иванович? Выполняйте распоряжение.
У меня были тысячи причин, мешавших, казалось бы, выехать сейчас же, немедленно, но нужно было выполнять распоряжение.
Остаток ночи я использовал на подготовку. Адская ночь была! Следовало проехать на завод, забрать кое-какие документы, заглянуть домой, взять личные вещи, кое-что уложить, спрятать, запереть. Нужно было попрощаться с товарищами, остававшимися на заводе, дать необходимые указания. Наконец, вернуться в наркомат.
В 6 часов утра 16 октября я выехал из Москвы на автомобиле «Понтиак» к месту эвакуации аппарата нашего наркомата.
Бедный «Понтиак»! Кто бы мог подумать, какие испытания ему придется выдержать в пути! До этого он знал только асфальтированные улицы Москвы, заправлялся в хороших колонках, каждый день его мыли, полировали до блеска. А тут путешествие по ступицу в грязи по рязанскому бездорожью!
Вместе с нами ехали грузовая трехтонка и легковая «эмка» с моими основными помощниками, которые также задержались в Москве в связи с отправкой эшелонов.
Вопреки ожиданию, на Рязанском шоссе ни встречных, ни попутных машин почти не было. Дорога
