Солдат думает, что посетитель сейчас уйдет, но тот возвращается и подходит к его койке:
– Ну вот, не так будете мерзнуть. – И помолчав: – Вам принесут другую одежду. Но оставайтесь в постели.
Потом он продолжает:
– Скоро придет врач, возможно, после полудня, либо утром, либо попозже, к вечеру…
Он говорит порой так тихо, что солдат с трудом разбирает его слова.
– Тем временем, – добавляет он, – вы будете принимать таблетки, вам их дадут… Не следует… – Конец фразы совсем пропадает. Он вытаскивает из кармана пару больших меховых перчаток, медленно их натягивает и, продолжая расправлять на руке, удаляется. Едва он отходит на несколько метров, его очертания расплываются, и он еще не успевает дойти до двери, как они растворяются в полумраке комнаты. Слышится лишь медленный стук тяжелых сапог.
В спальне уже так темно, что спящих не разглядеть. Солдату приходит в голову, что теперь ему легче будет покинуть комнату незамеченным. По пути он напьется в одном из умывальников, расположенных в конце коридора.
Он снова пытается подняться, на этот раз ему удается сесть, но все же опираясь о металлическую перекладину в изголовье. Стараясь устроиться поудобнее, он приподнимает повыше подушку за спиной и кладет ее поверх коробки. Склонившись вправо и вытянув руку до самого пола, он разыскивает свои башмаки. В эту минуту он замечает темный силуэт: чья-то голова и верхняя часть туловища рисуются на светящихся квадратах сиреневой бумаги. Солдат узнает своего вчерашнего хозяина – капрала в островерхой пилотке без нашивок. Правая рука возвращается на место – на матрас.
Капрал кладет на спинку кровати – поверх железной поперечины – что-то напоминающее плотную накидку или шинель. Потом, зайдя в промежуток между двумя кроватями, он подходит к солдату и протягивает ему стакан, на три четверти наполненный какой-то бесцветной жидкостью.
– Выпейте, – говорит он, – это вода. А на дне таблетки. Потом вам дадут кофе, тогда же, когда всем.
Солдат хватает стакан и с жадностью пьет. Но таблетки растворились не полностью, с последним глотком они застревают в горле, и ему нечем запить, чтобы их протолкнуть. В горле остается какой-то горьковатый зернистый осадок, ощущение, что он заживо проглотил слизняка. Жажда одолевает его сильнее прежнего.
Капрал забирает у него пустой стакан. Смотрит на белые полосы, осевшие на стенках. Наконец уходит, но, показав на спинку кровати, предварительно поясняет:
– Я принес вам другую шинель. Перед тем как лечь, переоденьтесь.
Безмолвная тень исчезает; время тянется нескончаемо, наконец солдат отваживается встать. Осторожно перекинув ноги, согнув их в коленях, он садится на краю кровати и опускает ступни на пол. Весь скрючившись, он долго – так ему по крайней мере кажется – чего-то выжидает.
Прежде чем продолжить свой маневр, он откидывает в сторону, на матрас, одеяла и окончательно от них освобождается. Потом, еще более скорчившись, опускает руки на пол; ощупью ищет свои башмаки; нащупав их, надевает один, потом другой и начинает шнуровать. Привычным движением, машинально накручивает обмотки.
Но встает он с большим трудом, его тело кажется ему огромным и тяжелым, словно оно обрело вес и габариты скафандра. Постепенно прежняя скованность оставляет его. Стараясь не выдать себя стуком подбитых гвоздями башмаков, он выходит из кроватного ряда и, не теряя ни секунды, сворачивает направо, к двери. Одумавшись, он тут же возвращается и осматривает оставленную капралом шинель. Она почти в точности такая же, как у него. Может быть, только менее поношена. На отворотах отчетливый след споротых суконных ромбов с армейским номером.
Держась одной рукой за железную поперечину, он разложил шинель в ногах кровати и бездумно в полумраке ее разглядывает. В изголовье он замечает оставленную им под подушкой коробку. Он делает шаг назад, откатывает валик подушки, берет коробку и запихивает ее под мышку слева. При этом прикосновении он ощущает, как отсырело сукно гимнастерки. Он сует руки в карманы шинели. Подкладка влажная и холодная.
Солдат снова останавливается на том же месте перед сухой шинелью, еще с минуту стоит размышляя. Если он сменит свою шинель на эту, спарывать красные суконные ромбы с воротника ему не придется. Он вынимает руки из карманов, кладет коробку на кровать, медленно расстегивает пуговицы шинели. Но плечи его так онемели, что ему не сразу удается стянуть рукава. Справившись с ними, он разрешает себе, прежде чем продолжить переодевание, немного отдохнуть. Обе шинели висят рядом на металлической перекладине. Как бы то ни было, одну из них придется надеть. Он хватает новую, относительно легко влезает в рукава, застегивает все четыре пуговицы, снова берет коробку, водворяет ее под левый локоть, засовывает руки в карманы.
На этот раз он не забыл ничего. Осторожно ступая, он направляется к двери. В самой глубине кармана его рука натыкается на какой-то круглый и твердый предмет, холодный и гладкий, размером с крупный бильярдный шар.
В коридоре, где горит электричество, он встречает капрала; тот останавливается и смотрит на него, словно намереваясь что-то сказать, но солдат проскальзывает в умывальную – поступок, в общем, весьма естественный; капрал может думать, что в свертке, который он захватил с собой, находятся умывальные принадлежности.
Когда солдат, напившись вволю холодной воды из крана, снова выходит из умывальной, капрала в коридоре уже нет. Солдат направляется дальше, через поперечный коридор выходит на лестницу и начинает спускаться, правой рукой держась за перила. Хотя он внимательно следит за каждым своим движением, колени его не сгибаются и он невольно шагает тяжелым шагом автомата, так что стук его грубых башмаков гулко отдается на деревянных ступенях. Посреди каждой площадки солдат останавливается; но только он снова начинает спускаться, мерный, грузный, одинокий стук подбитых гвоздями подошв возобновляется, отдаваясь по всему дому, как в нежилом здании.
В самом низу, у лестницы, рядом с последней ступенькой последнего пролета, опираясь на деревянный костыль, стоит инвалид. Костыль выставлен вперед и упирается в ступеньку: сохраняя неустойчивое равновесие, инвалид всем телом навалился на костыль; на лице его, обращенном к солдату, застыла нарочито радушная улыбка.
