Но я, увы, не принадлежу к могущественному клану такого рода специалистов в области биографического жанра, да и интересовало меня в Ли Кранце не то, о чем пишут в анкетах и «личных делах», и поэтому я был вынужден действовать добрым старым способом: искать тех, кто знал или знает моего Ли, и как частный детектив пытаться с их помощью дорисовать его портрет.
Начал я с посещения той окраины, где, судя по запискам Ли, проходили его детские и юношеские годы. Увы, здесь подстерегали меня первые неудачи: от упомянутых им в рукописи улиц и дворов, где когда-то зрели вишни и варилось в медных тазах вишневое варенье «с дымком» и пенкой, уже ничего не осталось. Не удалось мне обнаружить и старую грушу, на которой Лидка Брондлер собиралась повесить Ли и Исану. Здесь стояли безликие многоэтажные панельные коробки, и даже если где-то в их бесчисленных ячейках и затесался какой-нибудь старожил этих мест, знавший Ли в детстве, найти его не было никакой возможности.
Второй мой прокол был связан со школой, где получил свой «аттестат зрелости» Ли. Ее тоже не оказалось среди действующих, а небольшое трехэтажное здание за церковью, где она когда-то располагалась, заняли новые «структуры».
На этом изучение мест, связанных с детством Ли, я прекратил: не ехать же мне по этому поводу «за границу» в Сочи или в Туркестан! И я обратился к его студенческим годам.
Вскоре мне удалось отыскать человек пять из его «выпуска», однако их ответы на мои вопросы были весьма краткими, хоть и очень разными по своему содержанию.
«Был такой. Толковый парень. Мне даже как-то попалась написанная им техническая книга. Где он сейчас — не знаю».
«Да, помню. Так, ни то ни се. Наверное, уже в Израиле или Штатах».
«Непонятный был человек. Вряд ли его кто-нибудь как следует знал. Ускользал. После института не встречались».
«Помню, но знал его плохо. На встречах «выпуска» он не бывает. Говорят, он где-то здесь».
Несколько полнее мне ответила подруга покойной Риты: — Я не могла понять, что он собой представляет и что их связывало. Она никогда о нем ничего, выходящего за рамки студенческих дел, не говорила. Но когда я зашла к ней за день до ее смерти, боль уже ушла, она была страшно слаба, и я едва расслышала ее слова: «Ты помнишь Ли? Расскажешь ему, как я…». Это было лет двадцать назад, и я тогда же разыскала Ли. Он выслушал меня, не задавая вопросов, а потом тихо сказал не мне, а куда-то вверх: «Я не забывал ее ни на миг и буду помнить всегда…».
Такими простыми и будничными были результаты моего поиска, и я подумал, что, вероятно, о любом необщительном человеке я собрал бы точно такие воспоминания. Да и маленькие трагедии в жизни были почти у каждого из нас. И все же, через некоторое время мне было дано понять, что мои выводы о заурядности жизненного пути Ли, даже в отражениях этого пути в сознании и памяти этих людей, были несколько преждевременными. Судьба и Случай, вероятно, те самые, что вели Ли к его предназначению, мягко, но убедительно вмешались и в мои весьма дилетантские разыскания.
А было так. Первые годы моей инженерной деятельности прошли в частых поездках на котельный завод в Таганрог. Потом мои занятия приняли иное направление, и многие годы подряд я видел Таганрог только из окна вагона поезда по пути на Кавказ и обратно. Понемногу этот город и красивый залив в серо- розовой дымке становились для меня приятным воспоминанием о минувших днях. И вдруг, совсем недавно, меня снова позвали туда дела. Я был взволнован этой новой встречей со своим собственным прошлым и при первой же возможности отправился бродить пешком по знакомым местам. Ноги привели меня на мыс с памятником Петру Великому, а потом я спустился к пассажирскому причалу порта, где когда-то любил посидеть часок с пивом и таранкой за одним из столиков местного буфета или кафе под открытым небом. Столик нашелся и сейчас. Таранки, правда, у меня не было, но пиво и какой-то сыр были у буфетчика, и я присел, любуясь предзакатным морем. Сначала я даже не заметил, что за столиком я не один, но потом, оглядевшись вокруг более внимательно, не только «открыл» своего соседа, но и почувствовал в его старой испитой физиономии что-то знакомое.
— Рэм?! — осторожно спросил я.
— Да. Откуда вы меня знаете?
Я назвал стройку двадцатилетней давности, где мы вместе отмечали какой-то праздник, а потом «добирали до кондиции» до поздней ночи. Тогда же он расшифровал мне свое имя: «Революция-Энгельс- Маркс», и потому оно мне запомнилось. Кроме того, меня тогда еще поразила какая-то его необычная для провинциального канцеляриста образованность.
Разговор у нас пошел «за жизнь». Время было более откровенное, чем двадцать лет назад, и за шестой или седьмой бутылкой пива Рэм сказал:
— Теперь я тебе уже могу сказать, кем я был и что так искалечило мою жизнь.
Я приготовился к очередным пьяным откровениям и, украдкой посмотрев на часы, отвел для них минут пятнадцать-двадцать, но то, что я услышал, заставило меня забыть о времени.
— В середине пятидесятых был я подающим надежды сотрудником в одном широко известном секретном учреждении в центре Москвы. Великолепно владел немецким, знал французский, имел уже, несмотря на свою молодость, чин капитана, и мне прочили большое или, во всяком случае, интересное будущее. Мое «штатское» амплуа было «переводчик Интуриста». Впереди уже маячили зарубежные поездки, а пока я «работал» с группами, «представляющими интерес», и столь же «интересными» индивидуалами в Москве. Моя серьезность и старательность были замечены, и поэтому, когда в Академию наук прибыла небольшая группа историков из Голландии, «вести» ее доверили мне, предупредив, что там есть явные «антисоветчики», и потому надзор должен быть «жестким». Все, однако, шло достаточно сносно, пикировки успешно переводились в разряд научных дискуссий, и моей работой — а я отчитывался рапортами за каждый прошедший день —
