На протяжении нескольких недель Кэролайн удавалось ускользать от него. И она решила, что со смертью отца навсегда избавилась от Денкера. Несмотря на печаль, терзавшую ее душу, она чувствовала огромное облегчение, что ей больше не придется страдать от преследования со стороны Саймона Денкера, чьи посягательства становились все более наглыми. Ей нужно было только забрать из квартиры Миллисент, свои вещи и вещи отца, и тогда она будет свободна как птица. Раньше свобода пугала Кэролайн, но теперь она оказалась перед лицом более страшной альтернативы — Саймоном Денкером.
Он ожидал Кэролайн в квартире, и, когда понял, что она собирается уехать, повалил ее на пол и пригвоздил своим телом. Кэролайн отчаянно сопротивлялась, но все ее усилия оказались тщетны. Быстро и грубо он овладел ею. Затем, самодовольно ухмыляясь, встал и направился к двери, оставив ее лежащей на полу в разодранном окровавленном платье. К своему ужасу, Кэролайн услышала, как он повернул ключ в замке. Когда она стала барабанить в дверь и кричать, чтобы он выпустил ее, Саймон ответил, дескать ей потребуется еще не один раз задирать перед ним юбки, чтобы расплатиться за долг. И что станет держать ее взаперти до тех пор, пока она ему не надоест. И только после этого, мол, она будет вольна идти на все четыре стороны.
Единственное окно в этой крошечной квартирке на четвертом этаже было слишком узким, чтобы выбраться через него наружу. Вздумай Кэролайн кричать о помощи, она, скорее, надорвала бы себе легкие, чем кто-то откликнулся на ее зов. Подобные крики слишком часто раздавались в их трущобах.
Поэтому Кэролайн стала ждать, когда Денкеру снова вздумается к ней прийти, а дождавшись, спряталась за дверью и нанесла ему сокрушительный удар ночным горшком по голове, от чего Саймон свалился и потерял сознание. После этого она подхватила Миллисент и свои вещи, тщательно заперла квартиру и поспешно ушла. Наемный экипаж доставил ее в порт, где «Голубка» готовилась к отплытию с утренним приливом.
Когда Кэролайн закончила свой рассказ, то обнаружила, что голова ее покоится на плече, а рука — на груди Мэта. Она взглянула на него, опасаясь прочесть в лице осуждение. Челюсти Мэта были плотно сжаты, а глаза отливали холодным стальным блеском. Но Кэролайн знала, что этот суровый блеск относился не к ней.
— Теперь ты понимаешь, почему мне пришлось воспользоваться брошью? — с несчастным видом закончила Кэролайн. — У меня совсем не было денег, а Денкер непременно бросился бы меня разыскивать.
— Ты поступила абсолютно правильно. Если бы я узнал все это раньше, то аплодировал бы твоей храбрости, а не ругал тебя, как в день приезда.
— Храбрости? — Забыв на минуту о своих печалях, Кэролайн удивленно сощурилась.
— Да-да, именно храбрости. Каждый может потерпеть поражение от превосходящего по силам противника. Меня вот свалило же с ног это проклятое дерево! Но ты не просто потерпела поражение, ты блестяще сумела отомстить, используя то оружие, что оказалось под рукой, и в конечном счете одержала победу. Девочка моя, стукнуть этого негодяя по голове ночным горшком — лишь самая малость того, что он заслуживал за причиненное тебе зло. Но уверяю, он надолго запомнит тот день.
— Я тоже на это надеюсь.
Кэролайн содрогнулась и глубоко втянула в себя воздух. Затем, внезапно осознав, что она слишком уж удобно расположилась на его широкой груди, села и робко улыбнулась Мэту, изо всех сил стараясь вновь обрести уверенность в себе. Когда она снова заговорила, то постаралась придать своему голосу как можно больше оптимизма. Но чувствовалось, что жизнерадостность эта напускная.
— Я должна чем-нибудь смазать твои царапины. И, кроме того, мне действительно необходимо заняться наконец ужином. У нас есть пироги, которые принесли твои подруги, но мальчикам требуется что-нибудь еще.
Ладонь Мэта не отпускала ее руку, несмотря на то, что Кэролайн делала осторожные попытки высвободиться.
— Кэролайн!
Она бросила на него быстрый взгляд.
— Ты больше не должна так к себе относиться. Когда ты позволяешь этому… этому недочеловеку настолько занимать твои мысли, то тем самым даешь ему огромную власть над собой, совершенно несоизмеримую с его действительным местом в твоей жизни. То, что с тобой произошло, не что иное, как ужасное, жестокое изнасилование, — но все это уже в прошлом. Чтобы излечиться от душевной травмы, пора прекратить думать об этом.
— Но я чувствую себя такой… распутной. — Кэролайн сделала это признание почти шепотом, наклонив голову и закрыв глаза. Стыд упорно не давал ей забыть о прошлом. Ее пальцы в это время бессознательно сжимали ладонь Мэта.
— Так ты чувствуешь себя распутной, да? — В его словах прозвучала какая-то странная резкость, которая заставила Кэролайн открыть глаза и с удивлением на него уставиться. — Из-за того, что с тобой сделали, совершили силой, из-за того, что ты абсолютно никак не могла предотвратить, ты еще чувствуешь себя распутной! — Мэт издал звук, одинаково похожий и на смех, и на фырканье. — Девочка моя, если хочешь услышать о том, что такое настоящее распутство, позволь мне рассказать об этом.
27
Кэролайн была прекрасна. Она сидела на краю постели, доверчиво обхватив руку Мэта своими тонкими хрупкими пальчиками. Ее черные, цвета воронова крыла, волосы, снова освобожденные от многочисленных шпилек и заколок, спадали ей на плечи и спину. Последние капли недавно пролитых слез трепетали на длинных ресницах, а когда она моргала, оставляли влажные следы на ее бледных щеках. Рот был нежным и казался уязвимым, а в глазах все еще мелькала тень воспоминаний и стыда, который они в ней пробуждали. Глаза излучали золотистый блеск, еще более усиливаемый застывшей в них влагой. Ее язык — тот самый язык, который, как оказалось, на вкус напоминал совсем не малину, а нечто гораздо более сладкое, — едва виднелся между губ, чуть раскрывшихся от удивления при его словах.
Он с трудом сдерживал ярость, думая о том человеке, который посмел причинить Кэролайн столько зла. Хотя Мэт был богобоязненным пуританином, но, попадись ему этот подонок, ни минуты не раздумывая, задушил бы его голыми руками. Но этот негодяй далеко и вряд ли когда-нибудь окажется в пределах его досягаемости. Можно лишь постараться помочь Кэролайн забыть ее боль.
Кэролайн. Красивая и неустрашимая Кэролайн. Мэт мысленно представил себе, как она с размаху обрушивает на голову своего насильника ночной горшок, и ему захотелось расхохотаться и одновременно завыть от горя, обливаясь слезами. В этом была вся Кэролайн, отважная и сильная духом, и вместе с тем такая уязвимая под жесткой броней, надетой, чтобы укрыться от людей. Сейчас, когда она с нетерпением ожидала, когда он начнет говорить, ее глаза смотрели так беззащитно. Голова чуть склонилась набок к изящной тонкой шее, что делало ее похожей на цветок, поникший после сильного ливня.
Мэт не мог повернуть время вспять и стереть из ее памяти то, что с ней сделали. Он все бы почти отдал, лишь бы иметь такую возможность, но это было нереально. В его силах помочь только своей откровенностью, открыть ей душу, как это сделала она. Поделиться с ней самыми заветными тайнами, о которых, как Мэту казалось, он никогда не расскажет ни одной живой душе.
— Что именно ты помнишь об Элизабет? — спросил Мэт, с минуту сосредоточенно думая, с чего лучше начать. Он не хотел еще больше расстраивать Кэролайн ненужными рассуждениями о ее сестре. И вместе с тем считал, что ей станет легче, если она все узнает.
Кэролайн часто заморгала.
— Да почти ничего, лишь отдельные эпизоды. Хотя Мэри многое мне рассказала.
Это его удивило. Он недовольно прищурился.
— А, так она уже насплетничала. Вот уж не думал, что Мэри на такое способна.
Кэролайн покачала головой.
— Скорее, она поведала то, о чем мне следовало знать.
— Она сказала тебе, что Элизабет была… не совсем в своем уме?
— Да.
— А она объяснила тебе, что одним из симптомов ее болезни была… ненасытная страсть к мужчинам? — Даже он не ожидал, что будет так нелегко об этом говорить. Как бы помягче сформулировать для нежных женских ушей, какой именно была Элизабет?
