разговаривать с незнакомыми', — и пошел играть дальше. Мужчина оказался его дедом, он приходил в гости пару раз в месяц и не думал, что вне привычной обстановки мальчик его не узнает. Уверенный, что Глеба подучили родители, дед развернулся и ушел. Отцу стоило больших усилий его убедить, что тут не было ничьей злой воли.
Дед умер, когда Глеб был в десятом классе. Его сожгли в том же крематории, где месяцем раньше сгорел Чак. Глеб помнил, как с гордостью кинулся отвечать на технический вопрос кого-то из взрослых — когда можно говорить речи, играет ли сейчас в крематории музыка, что-то такое. Вспоминая это, он понял, что просто гордился: у него есть свой собственный мертвый, не общий, семейный, а лично его. Это было признаком взросления, чем-то вроде выпускного экзамена или первого полового акта, до которого Глебу оставался еще год. Чак и тут всех опередил.
Теперь, слушая, как комья земли падают на гроб Миши Емельнова, Глеб размышлял о том, что пережитые смерти не делают тебя ни взрослее, ни старше, потому что происходят не с тобой. Могила Емели — в восьмом ряду восьмого участка, и Глеб подумал, что Емеля остался до конца верен любимому анекдоту. Череда восьмерок проводила его в бесконечность, словно еще раз прощальным приветом повернувшись вокруг своей оси.
Хочется верить, ему бы это понравилось. Матшкольные мальчики любят цифры больше, чем живых и мертвых.
По пути к автобусу кто-то тронул Глеба за плечо. Он обернулся: высокий мужчина в дорогом пальто.
— Вы тоже знали покойного? — спросил он.
— Мы в одном классе учились, — ответил Глеб, — а Вы, простите?..
— Извините, — мужчина чуть заметно улыбнулся. — Я вижу, вы меня не узнали. Я Влад Крутицкий, мы виделись в офисе у Шаневича и потом еще в «Пропаганде».
— Простите, — сказал Глеб и соврал, как обычно в таких случаях: — Я близорук и поэтому…
— Ничего страшного, — кивнул Крутицкий.
Он замолчал и, не желая быть невежливым, Глеб спросил:
— Вы, вроде, еще и с Тимом Шварцером работаете?
— Я думал об этом, — сказал Крутицкий, — но сейчас, видимо, сверну отношения. Какой-то детский сад.
— Детский сад? — не понял Глеб.
— Ну да. Эти люди не умеют заниматься бизнесом. Вот взять хотя бы вашего одноклассника Витю Абрамова. Я ему полгода назад говорил, что как раз сейчас выясняется, может ли он заниматься бизнесом. Потому что время халявы прошло. По уму надо было Вите уволить половину сотрудников: всяких девочек из бухгалтерии, Мишу Емельянова, царство ему небесное. Вот тогда бы я в Витю поверил.
— Теперь это, наверное, уже неважно, — сказал Глеб.
— Да, — сказал Крутицкий, — это надо было делать полгода назад. Теперь уже бессмысленно, да и невозможно. Просто я уже тогда понял, что контора до конца года не доживет.
'Какой умный', — с неприязнью подумал Глеб.
— И Емельянов, кстати, был бы жив, — добавил Крутицкий.
Кивнув на прощание, он сел в джип — похоже, тот самый, что Глеб видел два дня назад у «Пропаганды». Посчитав про себя, Глеб сообразил: тот вечер, когда они со Снежаной ночевали у него дома, был в жизни Емели последним. Если думать о том, что когда ты кончаешь, кто-то из твоих друзей вышибает себе мозги, то и трахаться не захочется, решил он.
В автобусе Глеб сел рядом с Феликсом. Феликс, похоже, как-то постарел. Прошедшие десять лет были такими необычными, подумал Глеб, что время должно было течь по-разному для разных людей — и потому реальный и биологический возраст бывших одноклассников может различаться лет на десять.
— Ты как? — спросил он Феликса, сам не зная, что имеет в виду.
— Нормально, — ответил Феликс, — работаю в ФизХимии, как всегда.
— А деньги? — спросил Глеб.
— Мы кооператив сделали, — сказал Феликс. — Занимаемся там программизмом понемногу.
Он порылся в кармане и протянул Глебу визитку. 'ЗАО 'Ветер-ОК', — прочел Глеб, — Феликс Ляхов, менеджер'. Внизу — телефон и мэйл.
— Запиши, кстати, мой мэйл, — сказал Глеб. — [email protected].
— Можно просто glasnet.ru, — заметил Феликс. — А ты почему на лист не подписался?
— На какой лист?
— На наш. Вольфсон у себя на сервере год назад открыл. Давай я тебе запишу.
Он достал из сумки ручку и вписал адрес сразу после слова «менеджер».
— Ты в самом деле менеджер? — спросил Глеб.
— Не. Это чтобы на переговоры ходить, — пояснил Феликс. — Ты же понимаешь: назови хоть горшком, только в печку не ставь.
Почему-то при этих словах Глеб снова подумал про крематорий, где сожгли Чака.
— Наверное, это такое проклятье над нами тяготеет, — всхлипывала на кухне Светка Лунева, не переставая при этом быстро — вжик-вжик — резать поминальные салаты.
— Статистически неубедительно, — стараясь казаться спокойным, сказал Феликс. — Два самоубийства за столько лет — не результат. Вот если бы мы все…
Глеб вспомнил, как они ехали на метро с похорон Чака. На Ждановской ветке есть место, где поезд выскакивает наружу, смолкает шум, и можно говорить, а не кричать.
— Интересно, кто будет следующим? — спросил тогда Емеля, и Глебу эта шутка показалась бестактной и глупой, особенно если учесть, что все они знали, почему покончил с собой Чак. Он отвернулся и увидел в окне возле путей большой прямоугольник плаката. На нем белым по красному было написано: 'Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи'.
— Надо жребий кинуть, — предложил Абрамов, и грохот снова опустился на поезд, а за окнами покатилась черно-серая темень.
Каждый раз, проезжая этим перегоном, Глеб видел все тот же плакат и вспоминал тот день. Но потом воспоминание поблекло, потеряло смысл, как слова лозунга — и однажды, едучи с «Выхино», Глеб понял, что плаката давно нет, и даже рекламу какого-нибудь банка вместо него не выставили.
Он вышел на балкон, где одиноко курила Ира. Весь день кто-то старался быть с ней рядом, а вот сейчас все увлеклись передвижением столов и стульев, расстановкой тарелок, подсчетом мест — и она на минуту осталась одна. Сигарета с длинным фильтром дрожала в ее пальцах, слезы набухали за оградой искусственных ресниц. Обманчиво спокойным голосом она сказала Глебу:
— Ты знаешь, меня больше всего удивляет, что Витя не пришел.
— А где он? — спросил после паузы Глеб: не потому, что не знал ответа, а чтобы хоть что-то спросить.
— Не знаю, — устало пожала плечами Ира, — мы вместе были в доме отдыха под Москвой. На семинаре. А потом он позвонил, утром, уже перед отъездом, и Светка сказала, что платежки не прошли, а Мишка застрелился, — и Витя сразу сел в машину и уехал, со мной даже не попрощался.
Ирка достала еще сигарету из белой пачки, Глеб щелкнул зажигалкой.
— У меня такое чувство, будто все рухнуло. Миша умер, Витя исчез, контора закрылась. Будто дернули за веревочку — и раз… и все. — Она посмотрела на неловко молчащего Глеба. — Ты знаешь, что мы с Витей были любовниками?
'Ни хуя себе', — подумал Глеб. Он и впрямь не знал своих одноклассников и, похоже, не так уж сильно они отличались от Таниных друзей и подруг. Может, когда-то Светка и Ирка тоже сравнивали, у кого больше грудь, и обсуждали, коррелирует ли длина мужского носа с длиной члена. Он покачал головой.
— Уже год где-то, — продолжила Ирка. — Мишка знал, но ничего не говорил. Я думала сегодня ночью, что он из-за этого… хотя знаю, что из-за… из-за денег.
Голос ее прервался, и впервые за день она заплакала. Глеб неловко положил руку ей на плечо, не зная, что сказать. Он удивился собственной черствости: даже в такой момент он обратил внимание: будто Ирка плачет не из-за смерти мужа, а потому, что он застрелился не из-за нее.
Ирка вытащила из рукава бумажный платок, вытерла лицо, кинула почерневший клинекс на бетонный
