исчезает, постепенно сжимаясь, спущенный воздушный шарик. Отказываясь верить, моля всех богов и все силы, злые и добрые, чтобы догадка не подтвердилась, Луиза схватила руку девочки.
Тело было холодным, окоченевшим. Скованным холодным дыханием смерти.
Мисси была мертва.
На следующей неделе «Нью-Орлеан таймс» вышла с огромным заголовком на первой полосе: «Известный педиатр из Батон-Руж признан виновным в убийстве своей семилетней дочери».
Это произошло 6 мая 1969 года.
Глава 2
Призраки… Казалось, они витают повсюду в эту влажную летнюю ночь. Их белесые полупрозрачные тени парили над старым кладбищем, раскинувшимся на утесе у озера, прятались за испанским мхом, свисающим с переплетемных ветвей кипарисов, стрелами устремившихся ввысь над чернильной гладью озера. Они о чем-то шептались, и слова, словно капли воды, просочившиеся сквозь туман, тут же растворялись в других, более осязаемых ночных звуках.
Стояла влажная, жаркая ночь 19 августа 1999 года. Пятница или, скорее, уже суббота – десять минут второго. Душная, влажная ночь, которая обычно окутывает мыс Ку-пи-Париш в августе. От этой влажной духоты кучерявятся мелким барашком или свисают, как пакля, пряди волос. Из-за нее покрываются испариной тела, она выматывает душу и заставляет бушевать страсти, порождает тучи москитов и затягивает воду отвратительным зеленым ковром плавучих растений, зовущимся ряской.
Изнуряющая духота плантации Ла-Анжель. Объяснимая, понятная духота: к югу тянутся болотистые земли Луизианы, к западу – река Атчафалайя, а к востоку несет свои воды могучая Миссисипи. Духота, наделенная своими собственными ощущениями, своим запахом, своим вкусом.
Наконец-то я дома, думала Оливия Моррисон, вдыхая неясные ароматы, соединившие в себе запахи гниения, болотной воды и растений, буйствующих в эту пору. Этот запах всколыхнул в ней воспоминания раннего детства. Она хранила в себе и одновременно пугалась этих воспоминаний, ведь если быть честной, был ли этот дом поистине ее домом?
– Мы уже пришли, мама? – Усталый голосок, донесшийся откуда-то из-под ее локтя, был едва слышен среди окружавших их звуков ночи.
– Почти.
Оливия взглянула на восьмилетнюю дочь со смесью нежности и тревоги. Сара едва держалась на ногах от усталости, поникнув всем тельцем, как увядший цветок. Под карими, обрамленными пушистыми ресницами глазами девочки залегли глубокие тени. От усталости глаза казались особенно огромными, а обращенное к матери личико бледным. Пряди каштановых волос, которые девочка все чаще и чаще откидывала назад нетерпеливой рукой, от влаги превратились в кудряшки, прилипнув к влажной коже шеи и лба. Желтый с белым льняной сарафанчик, который еще сегодня утром, в Хьюстоне, казался таким прелестным и свежим, сейчас выглядел столь же увядшим, как и его маленькая хозяйка. Сандалеты, предусмотрительно купленные на вырост, то и дело соскальзывали с пяток девочки, шлепая при каждом шаге о рыхлую землю. Специально подобранные к сандалетам белые носочки с кружевными отворотами заляпаны грязью. От остановки автобуса в Нью-Роудс они прошли пешком миль пять, и все потому, что в Большом доме, куда позвонила Оливия, никто не взял трубку, а денег на такси у нее не было.
Правда, особой надежды поднять с постели Понса Леннинга с его потрепанным «Меркури» Оливия не питала. Откинув с влажной шеи длинные, до плеч, темно-каштановые волосы, она вспомнила, что единственная в Ла-Анжеле служба такси и раньше-то не отличалась четкостью, а сам Понс в шесть вечера непременно отключат свой телефон. «Я не сторонник ночных подвигов», – обычно говаривал он.
А может, Понс уже и не занимается больше извозом. Может, здесь появился новый, современный таксопарк, а может, и никакого нет вовсе. Все это не имеет ровным счетом никакого значения, коль скоро вся наличность Оливии – пять долларов с мелочью.
Понс, если бы знал об этих обстоятельствах, с радостью подбросил бы их и бесплатно, но Оливия и представить себе не могла, как будет признаваться в своем бедственном положении ему или кому-то другому. Она решилась бы на это лишь в одном случае – чтобы избавить Сару от необходимости шагать пешком пять миль. Когда-то, еще будучи Оливией Шенье, избалованной, юной бунтаркой из благородного рода Арчеров, она казалась местным жителям чарующей и недосягаемой, как кинозвезда.
Когда-то… Давным-давно. Сейчас же она – регистратор в стоматологическом кабинете, едва дотягивающая от получки до получки.
Никто, кроме тетушки Келли, не знал об их приезде, но и тетушке точной даты она не сказала. Так что грех винить родных в том, что никого не оказалось дома, когда она позвонила, чтобы за ними приехали.
Она не виделась ни с кем из них целых девять лет.
От внезапно накатившей тревоги кольнуло сердце: как-то они отнесутся к ее приезду? Скорее всего, большой радости по поводу возвращения «блудной дочери» ждать не приходится. Оливия крепче сжала руку Сары.
– Мне кажется, я стерла ногу, – капризно протянула девочка. – Я же говорила, что сандалии велики!
Отбросив тревожные мысли, Оливия сосредоточила внимание на Саре:
– У меня есть пластырь.
– Терпеть не могу пластырь!
– Знаю. – Оливия постаралась удержаться от вздоха. Сара была послушным, некапризным ребенком, но сейчас превратилась в полную свою противоположность. Разве в этом ее вина? Девочка в дороге с семи часов утра: сначала на автобусе, потом пешком. – Послушай, малышка, если мы пройдем по этой тропинке еще немножко, там будет каменная лестница, а за ней еще пара шагов – и вершина утеса, откуда уже виден дом.
Сара пристально огляделась.
– Наверно, здесь водятся привидения. – Несмотря на духоту, девочка поежилась.
– Ночью всегда так кажется.
Оливия постаралась произнести эти слова как можно более спокойно, но не сдержалась и быстро оглянулась по сторонам.
– Ты боишься? – Сара вопросительно взглянула на мать и плотнее прижалась к ее боку.
– Нет, – решительно отозвалась Оливия, сама не веря своим словам. Какая разница, боится она или нет? Все равно возвращаться уже поздно. Дорога осталась далеко за спиной, лучше шагать вперед, к дому, – так ближе.
Над головой то выплывала, то вновь скрывалась за лиловым кружевом облаков ущербная луна, скудным серебряным светом освещая им путь. Мерцающие звезды пробивались сквозь густой шатер листвы. Слева, на отполированной глади озера, появилась призрачно светящаяся лунная дорожка, а кольцо водяных гиацинтов у самого берега, казавшихся черными при этом освещении, напоминало какой-то жуткий хоровод. Справа, всего в двух шагах от них, возвышалась непроницаемая темная стена кипарисовой рощи. Все кругом жило, шевелилось и двигалось, словно неизвестные ночные чудища: шуршали листья, раскачивались ветви деревьев, цеплялись за платья какие-то растения. Нудно звеня, кружили над головой тучи ночных насекомых. Пронзительному клекоту десятков древесных лягушек дуэтом вторили со стороны озера жабы. Впереди, там, где высокий берег озера нависал над водой, как над краем пропасти, на вершине утеса виднелись завалившиеся набок памятники давно почившим членам семьи Арчер. В темноте слабо просвечивал старинный мраморный склеп патриарха рода, а окружающие его древние каменные надгробия сами напоминали привидения, особо зловещие в белесых клочьях тумана.
Водятся привидения?.. Верно. Хотя она никогда не признается в этом Саре.
– Это то озеро, где утонула твоя мама?
