Песни настоящих мужчин

на конверте —
Полетный курс твоей судьбы.

И юность гордо пролетает
Над черной пропастью войны,
Но подвиг времени не знает, —
Пред ним все возрасты равны.
И в опечатанном конверте
Письмо в бессмертие несет
Через огонь железной смерти
Тот деревянный самолет.

6–8 января 1978

Военные фотографии Из телефильма «Мурманск-198» Музыка С. Никитина

Доводилось нам сниматься
И на снимках улыбаться
Перед старым аппаратом
Под названьем «Фотокор»,
Чтобы наши светотени
Сквозь военные метели
В дом родимый долетели
Под родительский надзор.

Так стояли мы с друзьями
В перерывах меж боями.
Сухопутьем и морями
Шли, куда велел приказ.
Встань, фотограф, в серединку
И сними нас всех в обнимку:
Может быть, на этом снимке
Вместе мы в последний раз.

Кто-нибудь потом вглядится
В наши судьбы, в наши лица,
В ту военную страницу,
Что уходит за кормой.
И остались годы эти
В униброме, в бромпортрете,
В фотографиях на память
Для отчизны дорогой.

18–21 октября 1979

Минск – Москва

Медаль Сталинграда

Медаль Сталинграда, простая медаль.
Бывают и выше, чем эта награда.
Но чем-то особым блестит эта сталь,
Кружочек войны – медаль Сталинграда.

Еще предстоит по грязище и льду
Пройти пол-Европы сквозь пули, снаряды.
Но светит уже в сорок третьем году
Победы звезда – медаль Сталинграда.

С небес то дожди, то веселый снежок,
И жизнь протекает, представьте, как надо.
Я молча беру этот белый кружок
И молча целую медаль Сталинграда.

На пышную зелень травы капли крови упали.
Два цвета сошлись, стала степь мировым перекрестком.
Недаром два цвета великих у этой медали —
Зеленое поле с красною тонкой полоской.

14 декабря 1976

А парни лежат Памяти оставшихся на далекой тропе

Поникшие ветви висят над холмами.
Спят вечным покоем ушедшие парни.
Оборваны тропы погибших ребят.

Здесь время проходит, шагая неслышно,
Здесь люди молчат – разговоры излишни.
Далекое – ближе… А парни лежат.

Плечами к плечу они шли вместе с нами
И беды других на себя принимали.
Их ждут где-то мамы. А парни лежат.

Костровые ночи плывут в поднебесье.
Другие поют их неспетые песни.
Далёко невесты. А парни лежат.

Но память о них бьется пламенем вечным.
Меня этот свет от сомненья излечит
И сделает крепче. А парни лежат…

1970

Западный берлин

Там, в маленьком кафе
На углу Шенхаузэраллеи,
Где четыре старухи ежедневно
Обсуждают итоги
Первой и Второй мировой войны…

Там, в маленьком кафе
На углу Шенхаузэраллеи,
Где из окон видны еще руины,
Где безногий человек
С самого утра все глядит в стакан…

Там, в маленьком кафе,
Посредине города Берлина,
На углу двадцатого столетья,
На опасном перекрестке
Двух противоборствующих систем…

Там, в маленьком кафе,
Посреди задымленной Европы,
На груди у небольшой планеты,
Что вращается по скучной
Круговой орбите вокруг звезды…

Там, в маленьком кафе,
Ничего такого не случилось,
Просто мы по-русски говорили,
И сказали старухи:
«Надо было раньше добить англичан».

1970

Западный Берлин

Ночь летнего солнцестояния

Э. Уразбаевой

Двадцать первого числа,
При немыслимом свеченье,
При негаснущей заре
Мы плывем невесть куда,
Наблюдая за кормой
Летних вод перемещенье,
Наблюдая за собой
Уходящие года.

Наш случайный коллектив,
Расположенный к остротам,
Расположен на борту
Небольшого катерка.

Комментируем слегка
Все, что нам за поворотом
Открывает сквозь июнь
Проходящая река.

Костерок на мокрый луг
Стелет дым горизонтальный,
Допризывники вдвоем
Ловят рыбу у реки.
Им бы Родину стеречь,
Строго вглядываясь в дали,
А они, представь себе,
Все глядят на поплавки.

И неважно, милый друг,
Все, что было накануне,
Все, что с нами совершат
Тишина и высота.
Только было бы всегда
Двадцать первое июня,
Только б следующий день
Никогда бы не настал.

2–3 июня 1981

Капитан ВВС Донцов

А наземный пост с хрипотцой донес,
Что у «тридцать второй» машины при взлете
С левым шасси какой-то вопрос,
И оно бесполезно висит в полете.

А человек, сидящий верхом на турбине,
Капитан ВВС Донцов,
Он – памятник ныне, он – память отныне
И орден, в конце концов!

И ночных полетов руководитель
Стал кричать в синеву:
–  Войдите в вираж! В пике войдите!
Но помнить: внизу живут!

А «тридцать второй» кричит: – На брюхо
Сажусь, и делу хана!
А пенсию – официантке Валюхе,
Она мне вроде жена…

И красные строчки – посадочный знак,
И красный удар – в бетон!
Прекрасные ветры в открытый колпак,
И кто-то целует потом…

А человек, сидевший верхом на турбине,
Капитан ВВС Донцов,
Майор он отныне, инструктор отныне,
Женат он, в конце концов!

1967

Рассказ ветерана

Мы это дело разом увидали,
Как роты две поднялись из земли
И рукава по локоть закатали,
И к нам с Виталий Палычем пошли.
А солнце жарит – чтоб оно пропало! —
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой».

И тихо в мире, только временами
Травиночка в прицеле задрожит.
Кусочек леса редкого за нами,
А дальше – поле, Родина лежит.
И солнце жарит – чтоб оно пропало! —
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой».

Окопчик наш – последняя квартира,
Другой не будет, видно, нам дано.
И черные проклятые мундиры
Подходят, как в замедленном кино.
И солнце жарит – чтоб оно пропало! —
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я кричу: «Давай, Виталий Палыч,
Давай на всю катушку, дорогой!»

…Мои года, как поезда, проходят,
Но прихожу туда хоть раз в году,
Где пахота заботливо обходит
Печальную фанерную звезду,
Где солнце жарит – чтоб оно пропало! —
Где не было судьбы у нас другой…
И я шепчу: «Прости, Виталий Палыч,
Прости мне, что я выжил, дорогой».

1972

Я бы новую жизнь

Я бы новую жизнь своровал бы как вор,
Я бы летчиком стал, это знаю я точно.
И команду такую: «Винты на упор!» —
Отдавал бы, как Бог, домодедовской ночью.
Под моею рукой чей-то город лежит,
И крепчает мороз, и долдонят капели.
И постели метелей, и звезд миражи
Освещали б мой путь в синеглазом апреле.

Ну а будь у меня двадцать жизней подряд,
Я бы стал бы врачом районной больницы.
И не ждал ничего, и лечил бы ребят,
И крестьян бы учил, как им не