Я с сомнением посмотрела на мокрые разводы на линолеуме: снег, набившийся в рифленую подошву моих ботинок, начал таять.
— Ну не здесь же нам разговаривать, — сказала Радомыслова. — Пойдемте в комнату.
Хотя с чего я взяла, что это именно она? Я ведь даже не удосужилась ее об этом спросить.
— Простите, — пробормотала я. — Вы Ираида Кирилловна Радомыслова?
— Ну конечно, — кивнула она. — А вы, вероятно, по очередной жалобе?
— По жалобе? По какой еще жалобе?
— Значит, вы по другому поводу, — констатировала Радомыслова и посмотрела на меня внимательнее. — Ну проходите, проходите, не стесняйтесь.
Я вошла в комнату, обставленную старой мебелью, не какой-нибудь там из прессованных опилок, а из настоящего дерева. В этом я как-нибудь разбираюсь, а вот в стиле — не очень. В конце концов я все-таки решила, что интерьеры Радомысловой если и не из «времен очаковских и покоренья Крыма», то, по крайней мере, начала нынешнего века, бесславный конец которого мне выпало лицезреть. Еще я мысленно прикинула, смогла бы лично я существовать среди таких торжественных трюмо и комодов, и решила, что чувствовала бы себя в таком окружении будто на кладбище, несуетно и спокойно, как и должно себя чувствовать перед лицом вечности. Собственно, Ираида Кирилловна Радомыслова именно так себя и вела: сдержанно и без суеты.
— Присаживайтесь, — предложила она мне, указуя на уютное кресло возле окна. — А я буду через минутку.
Пока она отсутствовала, я окинула комнату более внимательным взглядом. Не то чтобы меня мучило любопытство, просто делать мне все равно нечего было. Заметила натюрморт, написанный маслом, в простенке между комодом и какой-то диковинной этажеркой. На полках последней стояли несколько пожелтевших фотографий в старинных паспарту. Я было вытянула шею, чтобы получше их рассмотреть, и едва успела вовремя отпрянуть, потому что в комнате появилась хозяйка. Оказывается, она отлучалась для переодевания: теперь на ней было строгое черное платье с белым воротничком, а вместо домашних шлепанцев — черные остроносые лодочки. Еще она держала в руках большого рыжего кота и привычно и неторопливо гладила его по шерстке, будто четки перебирала.
— Ну вот, теперь можно беседовать, — объявила Радомыслова, опустилась на стул у комода и посадила рыжего кота себе на колени. Тот сразу свернулся в клубок и так сладко засопел, что меня немедленно потянуло в сон. В результате вопрос хозяйки: «Так что же вас ко мне привело?» — почти застал меня врасплох.
Я тряхнула головой:
— У меня к вам несколько вопросов, а может, всего один. В зависимости от того, что вы мне на него ответите.
— Слушаю вас внимательно. — Глаза у Радомысловой были не по возрасту молодые и светились почти детской любознательностью.
— Скажите, пожалуйста, Елена Богаевская — ваша ученица?
— Да, она у меня училась, — спокойно, с достоинством ответила Радомыслова и едва заметно улыбнулась. — Как я понимаю, ваш интерес вызван тем обстоятельством, что она должна была давать концерты в городе?
— Но в последний момент отказалась, — продолжила я. — Вас это не удивило?
Старая учительница медленно покачала головой:
— Честно говоря, не удивило.
— А меня удивило, — призналась я. — И очень заинтриговало.
Радомыслова снова провела рукой по рыжей шерстке своего спящего прямо-таки летаргическим сном кота:
— Думаю, об этом вам следовало расспросить саму Елену Богаевскую, я же могу отвечать только за себя.
Достойный ответ, ни к чему не придерешься, и все-таки я попыталась возразить:
— Я пробовала это сделать, но так ничего и не узнала. Я разговаривала с ней вчера утром в гостинице, и она мне сказала только, что ей не нужно было бы сюда приезжать еще пятьдесят лет как минимум.
— Тогда так и напишите в своей газете, — посоветовала мне Радомыслова.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как признаться:
— А если не для газеты?
— Тогда я тем более не вижу причины для вашего любопытства, — отпарировала учительница. Кот на ее коленях лениво приоткрыл янтарный глаз и посмотрел им на меня. Если я что-то понимаю в кошачьей психологии, то в нем был незамысловатый вопрос: «Ну, чего пристала?»
Я поняла, что темнить с благородной хозяйкой и ее проницательным котом себе дороже, и высказалась без обиняков:
— У меня личная причина. Боюсь, мне трудно будет это вам объяснить, но я предполагаю, что пятнадцать лет назад с Еленой Богаевской что-то произошло, и, как мне кажется, что-то ужасное. Именно поэтому они всей семьей тогда и уехали из города, практически в одночасье. По той же причине она пятнадцать лет сюда не возвращалась. И вот она наконец решилась, приехала, но уже в аэропорту…
Я замолчала, вспоминая каменное лицо примадонны, полузакрытое роскошным букетом, потом снова собралась с мыслями, но о Пашкове говорить не стала, выразилась более нейтрально:
— …Видимо, на нее сразу нахлынули какие-то неприятные воспоминания. Думаю, она провела ужасную ночь в гостинице и в конце концов решила отказаться от запланированных концертов. Насколько я знаю, при этом она безоговорочно согласилась выплатить причитающуюся с нее неустойку.
Музыкальная старушка в очередной раз продемонстрировала мне свой природный ум, а может, и благоприобретенный, почем я знаю:
— Пока не вижу, какое это имеет отношение к вам лично.
— У меня есть подозрение, что история Елены Богаевской каким-то образом связана с судьбой моей подруги. Она тоже училась в вашей школе, только играла на скрипке. Наташа Русакова, может, помните?
— Если она скрипачка, то вряд ли. Я ведь преподавала фортепиано. Хотя… Наверняка видела где- нибудь в школьном коридоре. Если бы вы мне показали ее фотографию, я бы, возможно, ее и узнала. У меня хорошая память на лица, — ответила Радомыслова, и я сразу ей поверила.
Я подняла с полу сумку, которую приспособила у ножки кресла, достала одну из сделанных Валентином фотокопий и молча ей протянула.
— Минуточку… — Радомыслова поднялась со стула, подошла к комоду и взяла с полки очки, которые лежали между страниц раскрытой книги. Хитрый кот при этом даже не проснулся, просто повис на руках у хозяйки, как горжетка. — Да, я видела эту девочку, она училась у нас, — согласилась Радомыслова, — но это все, что я про нее знаю. — И спросила, переводя взгляд на меня:
— И что с ней случилось?
— Она пропала пятнадцать лет назад, — со вздохом сообщила я, — как пишут в сводках происшествий, ушла и не вернулась. С тех пор никто ничего о ней не слышал.
Молодые, хотя и подслеповатые глаза старой учительницы затуманились:
— Печальная история. Ее искали?
— Искали, — подтвердила я без особенного энтузиазма, — по крайней мере, формальности были соблюдены. А сейчас, насколько я знаю, дело уже закрыто. Они считают его безнадежным, говорят, с пропавшими почти всегда так. Особенно если с момента исчезновения прошло уже пятнадцать лет, как в этом случае.
Радомыслова задумалась, ее ласковая ладонь снова прошлась по спинке спящего кота:
— Как я понимаю, на мысль, что Елена Богаевская может быть как-то связана с исчезновением вашей подруги, вас навели два обстоятельства. Первое: они учились в одной школе, второе: Богаевская пятнадцать лет назад покинула город, а ваша подруга тогда же пропала. Может, это все-таки не более чем совпадение?
Я не стала активно возражать:
— Не исключено. Только это моя последняя надежда, последняя…
