в одеяле, поплелась в прихожую.
— Ну, где тебя носило весь день? — выдала мне трубка, едва я успела поднести ее к уху. Ледовский!
— Разве я под домашним арестом? — огрызнулась я и посмотрелась в висящее на стене зеркало. Удивительное дело, лихорадка прибавила мне красок, по крайней мере, такого румянца у меня сроду не было.
— Я же за тебя волнуюсь, — обиделся Ледовский.
— И напрасно.
— А что это у тебя голос такой странный? Надо же, какой внимательный!
— Горло болит немного, — призналась я, переминаясь с ноги на ногу. Стоять босиком на прохладном полу было даже приятно, но не очень полезно.
— Чем ты там лечишься? — продолжал проявлять подозрительное беспокойство Ледовский.
— Глубоким сном, но мне все время мешают.
— Извини, — сказал Ледовский и пообещал:
— Завтра я к тебе заскочу.
Я положила трубку на рычаг и вернулась на диван. На этот раз сон ко мне не торопился, и я волей- неволей вернулась к тому, вокруг чего непрестанно крутились мои мысли, а еще к недавнему разговору с Капитоновым, а разговор этот был в высшей степени странным. Особенно эта непонятная фразочка… Как же он сказал, дай Бог память?.. А, «некоторые думают, что ведут сольную партию, а сами пляшут под чужую дудку». Нет, кажется, он сказал чуть-чуть позамысловатее, но по крайней мере за смысл я ручаюсь. Гм-гм, на что, интересно, он намекал? Ох, не люблю я такие скользкие выраженьица!
Глава 27
Ледовский и в самом деле явился, едва рассвело. И не один, а вместе со своим водителем, притащившим большую картонную коробку, которую он, скромно потупившись, оставил в прихожей и тут же удалился.
— Это что? — спросила я, несколько опешив.
— Это все необходимое для того, чтобы ты не умерла с голоду, — пояснил Ледовский.
Я присела на корточки и заглянула в коробку: она была набита продуктами под завязку, а сверху лежали апельсины и здоровый ананас.
— Ешь ананасы, рябчиков жуй… — глупо хмыкнула я, не зная, как отнестись к подобным проявлениям почти отеческой заботы к моей собственной персоне.
— Рябчиков там нет, — поправил меня Ледовский и, подхватив коробку, отнес ее на кухню.
Я, все еще пребывающая в некоторой прострации, проследовала за ним и меланхолично наблюдала, как он выгружает из коробки щедрые дары супермаркета и раскладывает их по пустым полкам моего холодильника.
— А это съешь сейчас. — Он оставил на столе две пластиковые упаковки — в таких упаковках в дорогих магазинах продают салаты чуть ли не на вес золота — и стаканчик йогурта.
Я опустилась на табурет и задумчиво посмотрела на все это невиданное изобилие, в смысле невиданное в стенах моей кухни. И не по той причине, что я не могла заработать себе на хлеб насущный, а в связи с общей безалаберностью моего жизненного уклада.
— Ну что сидишь, давай работай челюстями, — подбодрил меня Ледовский. — А то ведь скоро совсем на нет сойдешь.
— А ты уверен, что мне все это можно?
— В каком смысле? — насторожился Ледовский.
— В том, что выходящим из длительной голодовки рекомендуется начинать с легких протертых супчиков, а еще лучше — это, как его… — я щелкнула пальцами, — искусственное питание, с помощью капельницы, например…
— Издеваешься? — оскорбился Ледовский, видимо не ожидавший такого пренебрежения к собственной благотворительности.
— Ага! — просто ответила я и подвинула к себе упаковку с салатом, рассмотрела цену и присвистнула:
— Ого!
Ледовский покачал головой:
— Какая ты все-таки…
— Какая? — Я напружинилась, как кошка перед прыжком.
— Ты как кактус, который раз в десять лет цветет, а все остальное время колется. М-да, но все равно находятся идиоты, которые их коллекционируют. Сам видел окна, заставленные разнокалиберными горшочками, и в каждом — по кактусу, — сказал Ледовский, протопал в прихожую, и уже оттуда до меня донеслось:
— Ладно, я пошел, еще позвоню, а ты лечись.
Я осталась наедине с угрызениями совести. Черт побери, зачем я наговорила Дедовскому гадостей, кто меня, спрашивается, за язык тянул? А все потому, что я не хотела признаться ни себе, ни ему, как меня растрогало его участие. Все это злополучное чувство противоречия, и только.
Спрятавшись за шторой, я выглянула в окно. Напрасная предосторожность: Ледовский ни разу не оглянулся, и уже через минуту его машина сорвалась с места.
Все-таки я съела немного салата, большей частью из чистой любознательности. Ну очень мне не терпелось понять, почему он так дорого стоит. Может, я, конечно, и не самый большой специалист в этой области, но чего-то особенного под пластиковой крышкой обнаружить мне не удалось, салат как салат.
Я уже заканчивала свою роскошную трапезу, когда в дверь снова позвонили. Каюсь, первая моя мысль была совсем не о Богаевской. Я подумала, что вернулся Ледовский, почему, а Бог его знает. Может, потому, что мне этого хотелось?
Однако за дверью стоял Капитонов, который выглядел усталым и озабоченным. И еще смешным, потому что на голове у него была какая-то чудная клетчатая кепка, в которой я его прежде не видела.
— Проходите, — сказала я, дожевывая бутерброд с рыбой.
Капитонов, даже не поздоровавшись, с ходу меня огорошил:
— Вы можете опознать Богаевскую?
— То есть… — растерялась я. — Как это понимать?
— В прямом смысле, — пояснил Капитонов, — мне нужны люди, которые могли бы ее опознать, хотя бы предварительно, прежде чем из Москвы прибудет ее продюсер или, как их, а, импресарио. В этих иностранных названиях черт ногу сломает… Так вот, насчет опознания. Поскольку Майя Бессараб до сих пор находится в невменяемом состоянии, я могу надеяться только на вас и бывшую учительницу Богаевской. На вас, кстати, в большей степени, чем на нее. Во-первых, вы хладнокровнее, во-вторых, вы видели ее на прошлой неделе, а учительница — пятнадцать лет назад. Я коснулась пальцами лба.
— Постойте, что-то я не пойму… Почему ее нужно опознавать? Она что, тоже не отвечает на вопросы? Как Майя?
— Тоже не отвечает, — Капитонов отвел взгляд, — с той только разницей, что Майя еще, может, и заговорит когда-нибудь, а Богаевская — уже никогда. По крайней мере, моя обширная практика позволяет мне это утверждать.
— Что… Что вы хотите этим сказать? — Я прогнала догадку, которая меня посетила, уж слишком она была страшна.
— То, что она сейчас в морге, и это еще хорошо.
— Хорошо?!
Капитонов по-прежнему старался не смотреть мне в глаза.
— Ну да, хорошо… Она ведь могла уже быть и в могиле, и тогда дело бы усложнилось. Про крематорий я вообще молчу.
— Она что, мертва?! — У меня появилось острое желание укусить себя за палец, чтобы очнуться и понять, что я не правильно истолковала слова Капитонова.
Но он подтвердил:
— Именно так, а потому мы должны спешить. По дороге захватим учительницу. Боюсь только, с ней
