боку, странно перевесившись через край пульта управления. Руки его повисли, одна нога была на кресле, другая беспомощно свисала с пульта, не опираясь на пол. Николай Петрович время от времени тихо стонал.
Василий побледнел. Он почувствовал, как задрожали у него пальцы.
— Николай Петрович! Николай Петрович, что с вами?. — проговорил он, осторожно прикасаясь к руке Рындина.
Старый академик тихо простонал:
— Воды…
И вмиг Василий вновь сделался энергичным, проворным и подвижным юношей, каким он был ранее. Чувство ответственности, сознание необходимости помочь Рындину — преодолели невольную вялость.
Он осторожно поднял обессилевшее тело Рындина и посадил старика в кресло. Голова Николая Петровича опустилась на мягкую спинку. На лбу Рындина запеклась кровь; глубокий порез проходил через весь лоб. Глаза Николая Петровича раскрылись. Потускневший взгляд остановился на Василии. Губы зашевелились.
— Воды… — опять услышал Рыжко.
Как молния рванулся Василий назад в каюту, схватил там бутылку с водой, чашку, налил воды и подал Рындину. Тот, не отрываясь, жадно выпил. Теперь академик дышал ровнее. Он внимательно смотрел на Василия, пытаясь что-то у него спросить. Говорить ему было еще трудно. Однако Василий понял вопрос сразу, как только Николай Петрович начал:
— А как…
— Кажется, все в порядке, Николай Петрович — быстро ответил Василий, — сейчас я вам все скажу. Все живы, здоровы. Только спят. Вот сейчас!
Он снова сбегал в центральную каюту. Уже из дверей он увидел, что Гуро поднялся и стоит, расправляя руки.
— Товарищ Гуро, — обратился к нему Рыжко, — с Николаем Петровичем неладно. И я не знаю, что с Соколом…
Но тихий голос Сокола сразу успокоил его:
— Со мной ничего. Просто, слабость. А вот что с Николаем Петровичем?
— Довольно лежать, Вадим, — тоном приказания сказал Гуро. — Вылезайте из гамака. Надо работать. Василий, пойдем к Николаю Петровичу. Что с ним?
Через несколько минут все слушали слабый еще голос Рындина. Старый академик, руководитель небесного корабля, до последнего момента не сходил со своего поста. Последний удар ракеты о почву вытолкнул его из кресла и бросил на пульт, на рукоятки. Ударившись лбом о пульт, Николай Петрович поранил голову. Кровь залила лицо, но думать об этом было некогда. Вслепую Рындин нашел ручки управления электричеством и выключил рубильник, чтобы случайное замыкание тока не наделало беды. Потом, почувствовав, что ракета остановилась и лежит неподвижно, Рындин попробовал подняться. Но не смог. Непреодолимая слабость охватила его тело. Он потерял сознание. Сколько времени он пролежал так, между креслом и пультом, он не знал.
— Кажется мне лишь, — добавил он, — что часы показывали в момент нашего падения двенадцать часов и тридцать четыре минуты. А сколько теперь?
Взгляды всех остановились на циферблате главных часов. И общий возглас удивления раздался в каюте: часы показывали девять часов и восемнадцать минут!..
— Что-то не так, — сказал хмурясь Гуро. — Не представляю себе, чтоб мы все пролежали без сознания около девяти часов.
— И тем не менее, это очевидно так, — склонил голову Сокол. — Странно лишь, что сознание потеряли мы все сразу. И почти одновременно оно к нам вернулось.
Рындин молчал, что-то обдумывая. Наконец, он сказал:
— Факт остается фактом. Мы лежали без сознания приблизительно девять часов. Я думаю, что такой долгий и общий обморок является реакцией человеческого организма на внезапное появление веса.
— Веса?
— Да. Других объяснений я дать пока что не могу. Появление веса — немаловажный фактор. Я еще и сейчас чувствую слабость. Мне трудно пошевелить ногой или рукой.
В доказательство этого, Рындин медленно поднял руку, рассматривая ее, как что-то новое и незнакомое. Василий совсем неожиданно засмеялся:
— Так или не так, а все в порядке. Мы — на Венере! Ура, ура, ура — и так трижды! Первое собрание представителей широких человеческих трудящихся масс на негостеприимной нашей соседке Венере объявляю открытым!
Он отступил на шаг и торжественно продолжал, с радостью замечая, как появляются первые улыбки на встревоженных лицах его товарищей:
— Позвольте поздравить вас, уважаемые товарищи, с прибытием. Это знаменательное событие в нашем ракетном житье свидетельствует о том, что мы живем, будем жить и с честью выполним нашу задачу. Жалею лишь, что еще не явились приветствовать нас представители трудового населения Венеры…
Он замолчал, беспокойно потирая рукой лоб.
— Что такое, Василий? Почему прекратилась ваша речь? — спросил у него Сокол, еще улыбаясь. — Такое красноречивое вступление — и вот тебе!
Но Василий уже не смеялся. Он вспомнил свое странное видение, чудовищную фигуру дракона. Страшилище так ярко стояло в его памяти, что он даже вздрогнул.
— Да что с тобой, мальчуган? Что случилось? — забеспокоился уже и Гуро.
— Сейчас объясню, — ответил Рыжко.
Сжато и коротко он рассказал о том, что видел — или о том, что ему мерещилось. Он обрисовал облик чудовища, его голову, вид деревьев, леса, не забыв даже про ветер. Глубокое молчание было ему ответом. Его нарушил Сокол:
— Вы уверены, что видели эти острые кривые челюсти?
— Да, уверен.
Сокол пожал плечами:
— Пока что наука ничего не знает о таких чудовищах. То, что рассказал Василий, не напоминает мне ни одного из существ юрского периода.
— Так что ж из этого? — нетерпеливо перебил его Гуро. — Вы полагаете, что если среди известных вашей палеонтологии животных не было такого чудовища, то оно уже никак не может существовать тут, на Венере?
— Этого я не говорил. Просто, мне кажется, что такого животного не может быть среди ящеров, характерных для юрского периода. Не может его быть и среди гигантских млекопитающих.
— Почему?
— Голова, которую так хорошо обрисовал Василий, может принадлежать лишь какому-нибудь представителю насекомых. Да, да, не удивляйтесь. Именно для них типичны такие саблевидные челюсти.
— Итак, вы хотите сказать, что это была букашка? — иронически опросил Гуро, не скрывая усмешки.
— И этого я не хочу сказать, — сдержанно ответил Сокол. — Прежде всего, я говорил «насекомое», а не «букашка». Это разница. Но дело не в этом. По-моему, если уж хотите знать, это не было ни насекомое, ни ящер, ни что-нибудь иное…
Он сделал паузу и все так же сдержанно, но с оттенком насмешки закончил:
— Это — плод буйной фантазии Василия. Скажем, это ему примерещилось, — вот и все, — продолжал он, словно не замечая гневных взглядов, которые бросал на него юноша. — Очень интересно, разумеется, с психологической точки зрения: как создается в воображении человека фантастический образ, составленный из разных, совсем не однородных частей. Возможно, что когда-нибудь на Василия произвело очень сильное впечатление рассматривание какого-нибудь насекомого под увеличительным стеклом, не так ли? — сделал насмешливый выпад Сокол, теперь уже обращаясь прямо к Василию.
