— У отца куча самых странных мыслей и идей. Обо всем на свете. Он говорит, что если бы только люди научились быть честными сами с собой, отпали бы почти все проблемы, раздиравшие мир.
— А ты честен сам с собой? — спросила она.
— Стараюсь.
— А ты мог бы быть честным со мной, как ты думаешь?
— Думаю, да.
— Тогда скажи, почему ты меня привез сюда?
— Хотел остаться с тобой наедине. А почему ты приехала?
Она не ответила.
Вместо этого она поплыла к глубокому концу бассейна. Он поплыл за ней. Внезапно она нырнула, повернулась к нему, вынырнула рядом и поплыла.
Он рассмеялся и нагнал ее на мелководье. Взял за руку.
— Ты так и не ответила на мой вопрос.
— Потому что ты со мной не откровенен, — она строго посмотрела ему прямо в глаза.
— Тогда скажи сама, почему, по-твоему, я привез тебя сюда?
— Потому что... — она немного замялась, поколебалась и потом выпалила, так и не подобрав других слов чтобы выразить то, что имела в виду, — потому что ты хотел утрахать меня.
— Но если ты так думала, почему же ты приехала? — удивленно воскликнул он.
— Потому что я хотела, чтобы ты меня трахнул.
Он неожиданно оттолкнул ее руку и выбрался из бассейна. Поднял полотенце, обмотал его вокруг бедер, налил себе рому и добавил коки. Сел и стал потягивать, ни слова не говоря.
Она подплыла к краю бассейна и лежала на воде, держась за бортик.
— Ты что, рассердился? Я что-нибудь не так сказала? Он сделал еще один хороший глоток, прежде чем ответить.
— Господи, Джери-Ли, ты говорила, как вульгарная дешевка.
— Прости. Я всего-навсего хотела быть с тобой честной. Я чувствовала тебя во время танца, я... чувствовала тебя, какой ты напряженный, и подумала, что ты хочешь...
— Но девушки не должны так себя вести! — запротестовал он. — И вообще, нельзя же с каждым парнем, у которого на тебя встал...
— Я ни с кем!
— Но ты так говоришь... Что я должен был подумать?
— Вот, значит, как ты считаешь.
— Да я просто ничего не считаю! Я не знаю... У меня никогда до тебя не было девочки, которая бы так себя вела!
И тут вдруг радостное, ясное настроение оставило ее, и она почувствовала, что вот-вот заплачет. Какое-то время она молчала, а когда заговорила, голос ее был спокойным и холодным:
— Уже очень поздно, Уолт. Пожалуй, будет лучше, если ты отвезешь меня домой. Родители будут волноваться, что со мной случилось.
Он остановил машину перед поворотом к ее дому, открыл дверцу, но сам из машины не вышел.
— Спокойной ночи, Уолт, — сказала она.
— Спокойной! — ответил он коротко, включил мотор и уехал, оставив ее на дорожке.
Она медленно пошла к дому, поднялась по ступенькам и вошла.
Отец сидел перед телевизором, и когда она вошла в комнату, оглянулся.
Она чмокнула его в щеку.
— А мама где? — спросила Джери-Ли.
— Она устала и легла пораньше, — ответил он. — Ты тоже рано пришла.
Кто тебя провожал?
— Один мальчик, его зовут Уолт. Он член клуба.
— Симпатичный?
— Да, — она собралась было уже выйти из гостиной, как вдруг спросила, — папа!
— Да?
— Скажи, можно ли быть слишком честным?
— Весьма странный вопрос, дорогая. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Не знаю сама. У меня просто сложилось такое впечатление, что когда я отвечаю на вопросы совершенно искренне и честно, мои друзья пугаются или начинают чувствовать себя неуютно. Он задумчиво посмотрел на нее.
— Иногда люди действительно не хотят слышать правду. Они бы предпочли жить с иллюзиями.
— И так всегда?
— Полагаю, что в определенной мере всегда. Я, например, пытаюсь быть настолько честным насколько мне это удается в отношениях с людьми. Но бывают такие ситуации, когда это оказывается невозможным.
— А со мной ты честен?
— Надеюсь, что да.
— Ты любишь меня?
Он протянул руку, выключил телевизор, затем обернулся к ней, протянул руки.
— Я думаю, ты сама знаешь, что люблю. Она опустилась на колени перед его креслом, прижалась щекой к его груди. Он обнял ее и тихонько прижал к себе.
Они долго молчали.
Наконец она сказала тонким, детским голосом, в котором звучала боль:
— Если бы ты знал, папа, как это трудно вырастать и становиться женщиной.
Он поцеловал ее в щеку и почувствовал соленый вкус ее тихих слез. Его охватила непонятная грусть.
— Пожалуй, я знаю, дорогая моя девочка, — сказал он как можно мягче.
— Но мне кажется, что вообще вырастать и становиться чем-нибудь или кем-нибудь очень трудно, — согласись.
Глава 9
Ощущение было такое, словно пронесся шторм.
Неделями ее мучила тяжесть от сознания того, что она разрывается на части от собственной сексуальной натуры. И вдруг в одно прекрасное утро она проснулась и почувствовала, что все куда-то ушло.
Она поняла то, что не все еще знает. Но уже больше не ощущала безумного желания узнать, ускорить знание. Все, что она чувствовала, составляло часть того бесконечно раздвигающегося нового мира и своего самоощущения в нем, которое — теперь каким-то чутьем она поняла это — в свое время само полностью станет для нее ясным. Она стала больше сама собой, не такой зажатой, и опять смогла получать удовольствие от простых радостей и общения с другими людьми.
И с Берни она опять смогла вернуть прежние дружеские отношения.
Теперь, когда они ездили на мыс, она могла отвечать на его ласки и при этом отдаваться полностью своим желаниям. Секс по-прежнему заполнял все ее мысли. Но она знала, что все придет в свое время. Но придет только тогда, когда она будет во всеоружии знания своей сущности и своих стремлений.
И так теперь было не только с Берни, но и с другими, с кем она иногда встречалась. Мартин оказался хорошим другом. Частенько они сидели у ее крыльца и болтали о книгах, которые читали, или обсуждали обывателей городка. Порой они покатывались со смеху, замечая одновременно, как некоторые их соседи надуваются от важности, тянутся на цыпочки, чтобы придать себе больше значимости. Один раз она даже дала прочитать Мартину рассказ, который написала недавно.
Речь в нем шла о мэре маленького городка. Во время войны у него началась депрессия, потому что во всех городках в округе были свои герои войны, а в его городе такого не было. Поэтому он решил, что сделает героем войны первого же вернувшегося с фронта солдата, Так случилось, что им оказался человек, освобожденный решением врачей по состоянию здоровья от участия в боевых действиях и никогда даже близко к фронту не подъезжавший.
