Глава 9, В которой ополченцы проходят боевое крещение
— Uno, dos! — неслось над плацем, по которому шагали ополченцы. — Zurdo! Diestra!
Барабанщики отбивали ритм, флейтщики выдували мелодию, надрывали унтера.
— Parar! — кричат они и две взводных «коробки» замирают на месте. — Al hombro, mar! — И солдаты вскидывают мушкеты к плечу. — Apuntar! — И прекращается даже мелкое подрагивание стволов. — Fuego! — Слитный щелчок ста двадцати курков кажется единым звуком.
— Perfectamente! — сказал я. И уже через Диего продолжил: — Гораздо лучше, чем когда я пришёл. Начинаем стрелковые упражнения.
— Cargar! — командуют унтера.
Звенят шомпола, сыпется порох, катятся в мушкетные стволы свинцовые пули. Мне пришлось попрепираться с упрямым тыловиком, никак не желавшим выдавать дополнительные патроны для моих солдат. В итоге я, как патроны к пистолету, попросту купил, для чего заложил половину будущего месячного жалования. Тыловик остался этим весьма доволен.
— Fuego! — снова командуют унтера, и воздух рвут три слитных залпа шеренг. Пули пробивают уже и без того издырявленные мишени.
За прошедшие недели мне удалось сделать из ополченцев настоящих солдат. Паладины всё же вбили в них азы строевой и боевой подготовки, хоть и за непристойно долгий срок. Так что остальное мне пришлось делать в весьма сжатые сроки. И я подавал им пример во всём, как поступали, к сожалению, далеко не многие офицеры в русской армии. Я шагал вместе с солдатами в многоверстных марш-бросках вокруг стен Уэльвы, под смешки караульных французского гарнизона, глазевших на нас сверху вниз. Не уходил в тень во время долгих стрелковых упражнений на сорокоградусной жаре. Командовал одним взводом во время тренировочных штыковых атак против второго, который вёл тот самый темпераментный унтер по имени Альдонсо и по прозвищу, конечно же, Дон Кихот. Я первым выходил на плац в предрассветных сумерках и последним уходил с него после заката. За что и получил от солдат негласное прозвище «ruso de hierro», что значит «железный русский», и мне весьма льстило.
— Диего, — обратился я к своего адъютанту-переводчику, — беги к артиллеристам и раздобудь мне пушку с расчётом и пороха на два десятка выстрелов. Что хочешь говори и делай, — добавил я, — но к вечеру пушка должна быть у меня, ясно?
— Ясно, — кивнул Диего, явно опешивший от такого приказа. — Но позвольте спросить…
— На поле боя, — перебил его я, — будет твориться кромешный ад. К мушкетным выстрелам мои люди привыкли, а вот пушечные залпы будут их пугать поначалу. Это нормально. Но я не хочу из-за этого терять людей. Теперь всё ясно?
— Так точно, — козырнул Диего. — Разрешите удалиться.
— Ступай, — махнул я, оборачиваясь к плацу, где продолжали дырявить мишени мои люди.
Я верно выбрал человека для подобного поручения. Не прошло и двух часов, как на плац выехал запряжённый двумя лошадьми передок с лёгкой пушкой. На нём устроились несколько бомбардиров во французских мундирах и кучер, а также Диего.
— Господин лейтенант, — обратился он ко мне, спрыгивая с передка, — пушка по вашему приказу доставлена.
— За каким чёртом мы вам понадобились? — фамильярно обратился ко мне старший бомбардир. Как и всякий солдат действующей армии, он свысока глядел на ополченцев, а так как мундир на мне был и вовсе ему, похоже, неизвестный, унтер окончательно распоясался.
— Смирно! — рявкнул я ему в лицо и бывалый служака, тут же вытянулся. — Как разговариваете с офицером?!
— Прошу прощения, господин офицер! — согласно уставу поедая глазами начальство, ответил старший бомбардир. — Разрешите готовить орудие к холостой стрельбе?!
— Готовьте, бомбардир, — распорядился я. — И, кстати, моё звание во французской армии — лейтенант.
— Понял, господин лейтенант, — кивнул тот и, срывая зло от невольной промашки, заорал на своих подчинённых: — Чего расселись, увальни?! Работать, канальи! Отцепляй орудие! Разгружай вьючную лошадь!
За передком шла лошадь, нагруженная продолговатыми мешками с порохом, какими заряжают пушки. Бомбардиры сноровисто взялись за работу и уже спустя несколько минут орудие было готово к стрельбе.
— Ставьте орудие за рядами моих солдат, — приказал я, — и ведите непрерывную стрельбу пока те будут выполнять строевые упражнения.
— Есть! — снова вытянулся по стойке «смирно» старший бомбардир и, отвернувшись, принялся отдавать распоряжение, перемежая их отборными ругательствами.
Во время первого выстрела большая часть солдат сбилась с ритма, барабаны и флейты замолчали, кое-кто даже не удержал мушкет. И тут же на них заорали унтера, отпуская самым нерасторопным оплеухи и зуботычины щедрой рукой. Второй выстрел, хоть и застал солдат врасплох, но музыканты уже не замолчали, и бойцам было легче держать ритм строевого шага. На последовавшие за ним выстрелы они реагировали всё меньше и меньше. К первому десятку и вовсе перестав сбиваться с шага.
— Прекратить огонь! — скомандовал я бомбардирам, успевшим изрядно умориться, возясь с орудием на испанской жаре. — Отдыхаем до заката!
— Мы можем быть свободны, господин лейтенант? — с надеждой спросил у меня старший, как и весь расчет, он сразу же расстался с мундиром и теперь щеголял замаранной порохом нижней рубахой.
— Никак нет, — ответил я. — Для чего бы мне требовать два десятка зарядов? Вечером, когда люди немного отдохнут, а ваше орудие остынет, мы продолжим упражнения.
— Ясно, — мрачно бросил старший бомбардир, возвращаясь к расчёту.
Я прошёлся мимо рассевшихся в тени от стен казармы солдат, оглядывая их. Те кивали мне, отвечали на вопросы, которые я задавал, сами спрашивали, в основном, когда в бой. Я говорил, что скоро и потому надо готовиться упорней. Когда солнце скрылось за крышами домов, и жара немного спала, я приказал проложить упражнения, от строевых перейдя к стрелковым.
Первый залп прошёл просто ужасно. Солдаты хоть и привыкли к выстрелам пушки, однако когда она звучно рявкнула, все вздрогнули, пусть даже едва заметно, и пули ушли «в
