— Господи! Дитятко мое моленое… Не отпущу!
— Постыдилась бы, Татьяна, — тихо сказал отец, мрачнея лицом. — Проститься-то как следует, не умеешь. Один срам…
Татьяна Федоровна как будто не слышала его — голосила, что заводная сирена. Потом накинула на шею сына маленький золоченый крестик на длинном шнурке и снова завыла. Слезы душили ее. Она не могла сказать слова и не выпускала сына из объятий…
— Пошли, — сказал я Шилову. — Поезд отходит.
Раздался паровозный свисток и заглушил вопли Татьяны
Федоровны. Шилов наконец вырвался из ее объятий, сорвал с шеи крестик, со злостью швырнул его в толпу и вслед за мной заскочил в вагон отходящего поезда.
***
Ершова увели. Склонившись над папкой с материалами ЧП, старший лейтенант Невзоров придвинул к себе блокнот, перечитал записи, расширившие круг его представлений о Шилове, провел итоговую черту и, прежде чем записать выводы по первому дню допроса Ершова, на минуту задумался. Походив по комнате, он вернулся к письменному столу и размашистым почерком записал: 'Случай с Николкой убедительно показал, что Шилов способен к убийству… Что касается дезертирства из армии, то эта мысль у Шилова зародилась значительно позже. Скорее всего — на фронте… Татьяна Федоровна вытравила из него все святое, что пыталась посеять в его душе Ершовы и школа, и выпестовала в нем по своему подобию зверя'.
Невзоров встретил Ершова у входа и протянул ему руку:
— Итак, Саша, на очереди фронт. Меня интересует поведение Шилова в бою. Желательно подробнее об этом.
— Можно и подробнее, товарищ старший лейтенант.
— Садитесь.
И Ершов продолжил свои показания.
— В учебном подразделении, — сказал он, — где мы, как говорят, на ходу прошли подготовку молодого солдата и приняли присягу, мне привинтили на петлицы по два зеленых треугольничка и в звании сержанта отправили на Западный фронт.
Вместе с Шиловым, который стал моим наводчиком, я попал в команду для пополнения потрепанных артиллерийских частей, занявших оборону на старой границе у древнего белорусского городка Турова. Командование ставило целью задержать противника на этом укрепленном рубеже, чтобы дать возможность войскам фронта закрепиться на Днепре и Соже.
Переправившись на южный берег Припяти в районе Петрикова, что расположен против устья реки Уборть, мы продвигались проселочными дорогами на запад, выставив головной и боковые дозоры.
Прошли несколько деревушек. Полесские хаты с соломенными стрехами непривычны для глаза северянина. Кое-где на старых колесах или боронах, поднятых на вершины дремучих ветел, у прудов, заросших плюшником, гнездились буслы.[2] В садах созревали фрукты, но главное, на что мы обратили внимание это опустевшие деревни, хотя противник наступал севернее Припяти.
На окраине одной из таких деревушек встретили высокого старика в лаптях и в посконных портках. Он нес за спиной вязанку хвороста и, увидев нас издали, остановился, опустив вязанку к ногам.
— Отец! Куда люди подевались? — спросил старший по команде лейтенант Швидкий, когда мы поравнялись со стариком.
— В пущу падались, — ответил старик, искоса поглядывая на нас.
— А почему не уехали в эвакуацию?
— Куды паедзешь?
— За Днепр, на восток.
— Э-э, сынку, — сказал старик с каким-то болезненным озлоблением. — Туды немец раньше нашага приедзе.
— Почему, отец?
— У яго — машины.
Старик явно чего-то недоговаривал, но в его словах скрывался справедливый упрек военным, которые, по его мнению, оказались неспособными остановить врага, и жители предпочитали не срываться с мест и оставались в тылу, так как не были уверены, что фронт их не обгонит. Они уходили в леса, чтобы вблизи от домашних очагов начать партизанскую войну против оккупантов.
Молодой лейтенант не мог возразить старому человеку, повидавшему на своем веку не одну войну, тем более что в его словах была горькая правда:
— А ты почему не ушел в пущу?
— Веску старажу.[3]
Лейтенант почувствовал себя перед ним виноватым. Ему хотелось, чтоб люди поверили в Красную Армию, что она не только остановит врага, но и разобьет его у стен рейхстага. Однако, прощаясь со стариком, лейтенант придержал громкие слова и ограничился довольно скромной фразой:
— Не падай духом, отец. Придет время — и мы будем наступать.
— А придзе?
— Обязательно придет.
— Дай божа.
В полдень встретили санитарные повозки, переполненные ранеными.
— Откуда? — поинтересовались в колонне.
— Из-за реки, — отозвался ездовой. — А вы куда?
— На передовую.
— На какую передовую? Там никого нет.
— Не паникуй! — прикрикнул лейтенант. — Знаешь, что за это бывает?
Перед носом ездового показались грузовики с артиллерийскими боеприпасами. Лейтенант приказал принять влево и пропустил машины.
— А это что? — спросил он. — Теша дыни на базар повезла? У-у, паникер!
— Ну-ну, идите-идите, — не останавливаясь, проворчал ездовой.
Вскоре обстановка прояснилась. Возвращалась с задания партизанская разведка. Белобрысый парень, назвавший себя странным именем Чанкайши, сказал, что через пару часов мы будем на месте, что нас ожидает майор Королев. Чанкайши также предупредил лейтенанта, что видел в Турове переправившихся с левого берега вооруженных пулеметами и автоматами немецких мотоциклистов, которые наверняка встретятся нам на пути.
Не прошло и часа, как послышался рокот моторов. Пять мотоциклов с колясками, поднимая пыль, неслись по дороге.
— К бою! — скомандовал лейтенант.
Мы рассыпались по левой обочине проселка и устроили засаду. Головной мотоцикл с хода открыл огонь. Захлопали наши винтовочные выстрелы. Шилов бросил гранату под самые колеса. Машина перевернулась. Пламя охватило развороченные гранатой обломки мотоцикла, похоронив водителя и пулеметчика. Подкатили остальные. В короткой схватке, сопровождавшейся взрывами гранат противник, поздно заметивший засаду, не устоял. Запылал второй мотоцикл. Третий, не справившись с управлением, врезался в дуб. Последние два повернули обратно. Меткий огонь стрелков настиг их на повороте дороги.
— Молодцы, ребята! — похвалил лейтенант. — Боевое крещение получили.
Пять изуродованных машин и десять трупов немецких солдат остались на дороге. У нас недосчиталось четверых…
К исходу дня мы повстречали подразделение на конной тяге, отступавшее от старой границы. Его нельзя было назвать ни дивизионом, ни батареей. На двенадцать стволов в нем было восемь человек прислуги, включая командира, пожилого майора с перевязанной головой. Три машины, которые обгоняли нас, двигались на восток вместе с дивизионом.
Увидев пополнение, майор обрадовался:
