дорого. — И Татьяна Федоровна поведала сыну о своих хождениях по мукам, начиная с кассы речного вокзала, безногого инвалида и кончая Удимской мельницей.
— А кто такая Авдотья Никандровна? — спросил Шилов, когда мать отчиталась перед ним и начала накрывать стол для ужина.
— Хоть убей, дитятко, не знаю.
Шилова заинтересовала личность Авдотьи Никандровны, которая знала всю правду о нем, держала руку Невзорова и смело честила прокурора и суд.
— А на тебя почему она так взъелась?
— На чужой роток не накинешь платок, Мишенька. Язык-то без костей. Мелет, что мельница. Да помолу нет.
— А Сережа кто? — задал он последний вопрос, чтобы иметь представление о своих недоброжелателях.
— Сережа? — повторила Татьяна Федоровна. — Внук деда Евсея.
— Нет, мама, — возразил Шилов. — У Евсея не было внуков. У него один неженатый сын, и тот погиб на фронте.
— Тогда — постоялец.
— Это похоже. У него жил какой-то сирота…
Один груз свалился с плеч Шилова. Военные больше ему не угрожали. Но до успокоения — далеко. И будет ли оно вообще? Шилов боялся не только встреч с земляками. Его приводила в бешенство 'агентура' Ершова — Сидельниковы, которые, по его мнению, не откажутся от слежки за домом, и надо быть осторожным, не давать повода к подозрению.
Утром, когда мать уходила на работу, он остановил ее у крыльца:
— Зайди к Марии Михайловне да расскажи про Ершова. Боюсь, Светлана опять притопает. А у меня — насморк, чихота.
— Зайду, дитятко, зайду, пообещала мать и, пощупав голову сына, сказала: — О-о, да у тебя — жар, Мишенька. Где-то простудился.
— На чердаке. Там сквозняки.
— То-то же. Приду — малинки заварю да компрессик на поставлю. Авось пройдет. Не выходи на улицу, похранись.
На работе бабы окружили ее, но боялись спрашивать, что стряслось с сыном, ожидая, что она сама расскажет, но Татьяна Федоровна молчала.
— Ну и что узнала? — спросила наконец Семеновна. — Как сын-то погиб?
— Утонул ночью в грозу, — простонала Татьяна Федоровна и зарыдала.
— Не плачь, — утешили ее бабы. — Слезам горю не поможешь. В других семьях по три похоронки получили. Ничего не поделаешь — война…
— У меня-то, бабоньки, один сынок, да и погиб-то не на фронте.
— На фронте, не на фронте. Смерть везде одинакова… Разве что погибать в тылу для наших властей не так уж почетно. А для матери — одна малина.
После работы Татьяна Федоровна постучалась к Сидельниковым. Открыв двери в сенях, Мария Михайловна проводила ее в столовую комнату.
— Говорите, Татьяна Федоровна, как съездили, что узнали о Мише? — спросила хозяйка и, усадив гостью за стол, поднесла чаю с вареньем.
— Съездила, милушка. Спасибо. Все разузнала. У самого большого начальника была, — и залилась слезами. — Мишенька-то мой… утонул…
— Успокойтесь, Татьяна Федоровна, — проговорила хозяйка, искренне разделяя чужое горе. — Нельзя же все время плакать. Слез не хватит. Покушайте чайку с вареньицем — легче будет на душе.
Дотрагиваясь ложечкой до варенья и прихлебывая из блюдечка чай, Татьяна Федоровна окинула взглядом комнату и, не увидев Светланы, спросила:
— Где же ваша доченька, Мария Михайловна? Ведь я к ней пришла.
— В город уехала Сашу проводить. На фронт отправляют.
Татьяна Федоровна перевернула пустую чашечку на блюдце, отодвинула варенье и, перекрестив лоб, сказала:
— Про него-то я и принесла Светланушке весточку. Виделась с ним.
— Когда виделись? Где?
— Вчера, в Устюге, — ответила Татьяна Федоровна и уточнила: — На пароход конвоиры вели. Саша кланяться велел…
Распахнулась дверь, и расстроенной походкой вошла Светлана.
— Легка на помине, доченька. Богато жить будешь, заметила гостья, поднялась и вышла из-за стола.
Судя по подпухшим от слез глазам, можно было понять, что Светлана не встретила Ершова и съездила в город напрасно.
— Ну как, доченька?
— Не видела, мама, Саши, — заплакала Светлана. — Уехал…
Она искала его в военкомате, тогда как он находился в комендатуре. А пришла на вокзал — пассажирский состав, к которому прицепили товарный вагон с военными, проследовал на Коношу.
— Что ж я могу сделать? — схватилась за сердце Мария Михайловна. Вот Татьяна Федоровна пришла к тебе. Она вчера видела Сашу.
Светлана повеселела и подбежала к гостье, которую до этого как будто и вовсе не замечала:
— Правда, Татьяна Федоровна?
— Как не правда, милушка, — и она мигом воссоздала маленькую картинку случайной встречи и трогательного прощания с Ершовым в Великом Устюге.
Светлана радовалась сквозь слезы и осталась довольной, что услышала о Ершове от знакомого человека.
— Спасибо, Татьяна Федоровна, — сказала она, провожая гостью к калитке. — Утешили меня. Будто с Сашей поговорила.
Дома Татьяна Федоровна убедила сына, что Сидельниковы ничего не подозревают, сочувствуют ее горю и благодарят за дорогую весточку о Ершове.
У Шилова отлегло на сердце. Он глубоко вздохнул и закашлялся. Мать вспомнила о своем обещании и принялась за лечение. Достала пузырек ментола, таблетку аспирина, заварила малины, напичкала сына лекарствами, напоила малиновым чаем и, спеленав согревающим компрессом, уложила в постель.
Целую неделю провалялся он на отцовском тулупе в подвале. Вечером нюхал жженую хлебную корочку, натирал в носу чесноком, мазал ментолом, принимал аспирин, и болезнь отступила. Но Шилов жаловался, что у него стреляет в ухе, и Татьяна Федоровна укутала голову теплой шалью, отошла в сторонку, посмотрела на сына и ахнула:
— Ну, Мишенька. Весь — я. Ничевошеньки от Василия.
Да, Шилов очень похож на свою мать и лицом, и характером. Правда, мысли его роились несколько иначе — требовали духовной пищи. Недаром он, почувствовав безопасность под родительским кровом, часто вспоминал партизанский отряд, санитарное отделение, когда каждый день из его рук поступали Ивану Игнатьевичу сводки о положении на фронтах и партизаны с гордостью называли Шилова 'рупором Москвы'… А теперь?
— Знаешь что, мама? Принеси мне какую-нибудь свежую газетку.
— Принесу, дитятко, принесу. Только не хворай.
На другой день в обеденный перерыв Татьяна Федоровна зашла в красный уголок и, увидев, что там никого нет, вырвала из подшивки последний номер 'Известий', свернула и не успела сунуть за пазуху, как вошла заведующая, Фаина, белокурая девчушка лет шестнадцати, с большими навыкат бесцветными глазами и маленьким носиком, заостренным кверху.
— Тетенька, — сказала она. — Газет нельзя брать.
— Да мне редисочку завернуть, — схитрила Татьяна Федоровна.
Фаина взяла газетку из рук Татьяны Федоровны, посмотрела, что газета небрежно вырвана и подшить
