— Он хочет сказать…
— Не надо, я понял. У него не было одной руки, верно?
Тит поднимает взгляд на меня, потом кивает.
— Да, легат.
Однорукий германец. Которого я видел на рынке. Он сбежал, прихватив с собой меч легионера. Мятежник, а теперь еще и убийца. Может быть, он один из тех, кто заманил Луция в ловушку.
Зачем добивать распятого германца, как не затем, чтобы скрыть следы?
— Вы его знаете? — спрашивает центурион. — Человека без руки?
Я киваю. Потом спохватываюсь. Отчего я так уверен? Это мог быть любой другой однорукий. Точно. Хотя бы тот тип, которому Арминий отрубил кисть на рынке. Ну, это вряд ли.
— Зачем ему было убивать вашего раба?
— Думаю, ему нужна была вещь, доставшаяся мне от брата. Поэтому он проник в мою комнату. А тут входит старик… Это если двумя словами. Все просто.
Молчание. Вой ветра.
— Сложное сделать простым, — говорит Тит наконец.
— Верно, старший центурион.
Германец откидывается, дышит все чаще. Дыхание прерывистое и сиплое.
— Что с ним?
— Он истекает кровью, — говорит старший центурион.
Я вижу, что это правда.
Пурпурная, почти черная кровь течет из ран в его запястьях, из колотой дыры под ребрами. Я опускаю взгляд. Германец практически сидит в луже собственной крови. Он хрипит.
— Будьте вы прокляты, римляне, — переводит Тит бесстрастно. — Передайте моей Хельге… Это, видимо, его невеста… Что я… Что? — Он поворачивается к гему. — Что передать-то?!
Нет ответа. Германец валится набок и замирает. Голова медленно опускается на грудь. Глаза широко раскрыты, огонек жизни в них медленно гаснет. Кончено. Сначала я не понимаю, что случилось. Потом…
Не сметь умирать! Я еще не спросил про своего брата.
Мертвые все должны знать.
Германец ожил, Воробей вернул его душу с того света — в то же израненное тело, увы. Залечить раны — не в силах фигурки. Хотя…
Я достаю Воробья, стискиваю в ладони. Залечить раны, мысленно приказываю я. Напрягаюсь до того, что темнеет в глазах. Ну же, начинай, велю я Воробью… Бесполезно.
Германец мертв. Впрочем, сегодня я один раз уже вернул его с того света. Я могу сделать это еще раз. Воробей дает не силу, думаю я. Воробей дает возможность.
— Что вы хотите сделать, легат? — спрашивает центурион.
Слабость такая, что в глазах темнеет. Мир убегает куда-то в сторону… Падаю.
В следующее мгновение Тит Волтумий оказывается рядом, помогает мне встать. Боги, как я устал. Голова кружится. Фигурка в ладони совершенно ледяная. Я пытаюсь шагнуть обратно к германцу…
— Я не все узнал, — говорю я упрямо. Сжимаю в руке Воробья — до боли. — Мне нужно еще раз попробовать…
— Поздно, — говорит Тит Волтумий.
Меня всегда интересовало, как я встречу свою смерть. Наверное, нет человека, который бы об этом никогда не думал. И, конечно, все происходит не так, как представлялось… Жаль.
— Поздно, — говорит старший центурион.
Взгляд жесткий. Морщины рассекают лоб.
Я поворачиваюсь… Да чтоб тебя!
На дороге перед нами с центурионом выстроились темные фигуры. Вспышка молнии освещает их — это германцы, шестеро. Длинные волосы и плащи развеваются на ветру. Посланцы Преисподней. Воины с той стороны Ахерона.
— Что скажете, легат? — говорит Волтумий. Голос совершенно спокойный.
Я говорю:
— Смешно.
Варвары все с мечами. Ветер развевает их плащи и рвет полы рубах. Лица суровые.
Мечи пока в ножнах. «Договоримся?» — думаю я. Потом вперед выходит предводитель варваров, и я понимаю: проклятье, не договоримся.
У предводителя нет руки, кисть замотана грязной тряпкой. Однорукий!
— Он говорит: узнаешь меня, римская собака? — Тит Волтумий почти весел. — Меня зовут Демериг. Что ему ответить?
— Скажи, что… Проклятье, сейчас не время… Скажи, что собаки плохо видят в темноте. Пусть приходит утром.
Варвары смеются. Сверкает молния.
— Это тот? — спрашивает центурион.
Я качаю головой, опускаю ладонь к рукояти гладия. Пальцы совсем рядом от нее, я почти ощущаю тепло костяной рукояти.
— Не тот, — говорю я. — Даже обидно, Тит. Это другой однорукий. Проклятье… как глупо.
Вожак — тот варвар, которому Арминий отрубил руку на базаре. Похоже, он все-таки затаил на меня обиду. А у меня нет времени с ним ссориться.
Или… или его натравили. А я только кое-что начал понимать.
Один из германцев взмахивает рукой, я отшатываюсь. Что-то темное и круглое летит, описывает дугу… падает в грязь передо мной. Подкатывается к моим ногам.
Пауза. Я смотрю на спутанные темные волосы, следы крови. Лицо у мертвеца смуглое.
Германец что-то кричит. Тит Волтумий переводит:
— Он говорит: это ваше.
Я смотрю. Потом носком сапога переворачиваю голову. Хмыкаю от неожиданности. Передо мной голова одного из моих рабов — того, что бежал к лесу. В глазах застыл ужас.
Что ж… Я поднимаю взгляд. Беглец сам выбрал свою участь. Но мне все равно его жаль.
Мы стоим напротив: римляне и варвары. С одной стороны — я и старший центурион. С другой — шестеро германцев.
Мы пониже ростом, они, соответственно, повыше. То есть, если бы не рост, мы могли бы победить в этой схватке. Смешно.
Где-то вдалеке грохочет гром. Раскаты его чудовищны, кажется, в небесах сошлись на битву тысячи титанов и сотни богов. Мы стоим. Раскаты грома напоминают удары боевых молотов по медным воротам.
Гиганты, штурмующие небо. Мне всегда нравилась эта история…
Глаза германцев мерцают в свете молний.
— Не делайте резких движений, легат, — говорит центурион, не поворачивая головы. — Иначе они решат, что мы нападаем. А нам лучше выбрать момент.
Логично. Я говорю:
— Предложи этому, главному… как его, Демеригу — бой один на один. Я против него. Как это называется? Божий суд? Если я нанес ему обиду, я отвечу по справедливости.
Центурион едва заметно качает головой.
— Они не согласятся, легат. Для этих мы, римляне, — не люди.
Даже так?
— Попробуйте, Тит.
Центурион начинает говорить. Главный из варваров начинает смеяться, потом что-то отвечает. С
