презрением. Показывает обрубок и ладонью ударяет себя по локтю.
— И как он нас назвал? — говорю я.
— Говорит, что мы — грязные животные. Что у нас нет чести. — Тит Волтумий некоторое время молчит, затем продолжает: — Поэтому нас убьют и бросят тела в болото. Все просто. Мы просто исчезнем. Им не нужна месть римлян.
Нас никогда не найдут. Эх, а мне только начало нравиться обращение «легат».
— Что ж… — говорю я. Центурион выпрямляется. Вспышка молнии высвечивает все вокруг, делает синим.
На мгновение мне становится видно все. Военная дорога, вымощенная камнем. Ряды крестов над ней…
Распятый труп в кусках разваливающейся плоти смотрит на нас с высоты. Из-за обнажившихся зубов кажется, что мертвый германец улыбается. Если бы это было смешно… Впрочем, может, ему как раз смешно.
Фигурка Воробья холодит мне кожу на груди. А что, если…
Кажется, молния пронзает меня насквозь — от макушки до пят. И уходит в землю. Фигурка на моей груди словно прорастает сквозь грудную кость. Вспышка. Если бы мертвые могли говорить…
Я мысленно произношу приказ, затем пинаю отрубленную голову. Она медленно катится к ногам вожака, подпрыгивает. Наконец, застывает в лужице.
— Тит, приготовься. Сейчас начнем… Теперь переводи.
Центурион кивает. Взгляд его спокойный. Ethos Аристотеля. Взгляд человека за мгновение до того, как все рухнет.
— Готов? Это не мое, — говорю я для варваров. — Это ваше. Посмотри внимательно, варвар.
Однорукий Демериг слушает. Потом начинает смеяться. Ха-ха-ха.
— А ты посмотри, — предлагаю я. — Если осмелишься.
Германец хмыкает. Тянет единственную руку, запускает пальцы в волосы. Поднимает, смотрит. Вглядывается. Уже почти совсем темно, синий сумрак вокруг…
Демериг усмехается.
Голова открывает глаза.
От слабости я едва не теряю сознание. Проклятье, не время.
Крик вожака звучит над вереском, над холмами, над дорогой, над лесом, гнущимся от ветра, над крестами с мертвыми варварами.
Однорукий вопит. Голова раба падает на дорогу, продолжает несколько мгновений открывать рот, вращать глазами… Жуткое зрелище. У меня самого мороз по коже от этого.
Я кричу:
— Вперед! — и бросаюсь вперед, вытаскивая гладий. Центурион делает то же самое.
Крик Демерига еще не стих, а мы уже врезаемся в строй гемов. Коли, коли, коли! Мы с центурионом успеваем заколоть двоих, прежде чем остальные варвары приходят в себя. Но их четверо, и они заставляют нас отступить.
Короткая передышка. Мы стоим с одной стороны, варвары — с другой. Тяжело дышим. Между нами — мертвые тела.
— Они все равно нас убьют, — говорит старший центурион. — Их слишком много.
Гром грохочет прямо над нашими головами. Я на мгновение глохну. Начинает лить дождь. Первые капли барабанят по моей голове, застревают в бровях.
— Что ж, — говорю я. — Тогда чего тянуть?
Ни к чему теперь вежливость. Ни к чему наши извинения или просьбы… Мы все умрем.
— Сделать сложное — простым, — говорит Тит Волтумий.
Германцы идут на нас, мы идем на них. Медленный, тяжелый блеск клинков.
Льет дождь.
Они переступают тела убитых. Они все ближе.
— Это мой меч, — говорю я негромко. Центурион вскидывает голову. Я продолжаю произносить слова, словно сейчас это важно: — Таких мечей много, но этот меч — мой.
Молитва меча.
Варвары переглядываются. Смятение во взглядах.
Первый германец оскаливается, кричит. Блеску его зубов позавидует любая молния. Он бросается в атаку.
В последний момент я отступаю в сторону, пропускаю его мимо себя. Раз! Разворачиваюсь и бью. Клинок с усилием входит в спину германца, пробивает варвара насквозь. Он кричит. Острие гладия на мгновение показывается у него из живота, исчезает. Я выдергиваю гладий и говорю:
— Таких мечей много, но этот меч — мой.
Варвар еще стоит.
— Я буду убивать им своих врагов, — говорю я.
Германец медленно падает. В грязь. Брызги разлетаются. Темные, грязные…
Кровь.
Звон клинков, вопли. Быстрый взгляд туда. Центурион сражается с двумя варварами сразу. Он быстр и страшен. Но они все равно теснят центуриона, загоняют в грязь на обочине дороги — там он не сможет маневрировать. Тит уже легко ранен. Держись, думаю я.
Я медленно иду на вожака варваров, струи дождя стекают по моему лицу. С острия гладия срываются капли — темные от крови.
Однорукий Демериг шарахается, как та лошадь. В глазах гема я вижу суеверный страх. Я говорю:
— Мой меч — такой же человек, как я, потому что это мой меч.
Я делаю шаг.
— Я должен относиться к нему как к своему брату… — На мгновение я запинаюсь. «К своему брату». Луций. На миг перед глазами вспыхивает картинка: белая рука Тарквиния. «Деда». Вспышка молнии.
Демериг что-то кричит. Его слова заглушаются раскатом грома.
Он бросается на меня. Вопит, замахивается… Наверное, он никогда не проигрывал ни одной схватки. Он сильный, храбрый, он самый крутой из германских воинов. Еще совсем юным он убил зубра и принес домой трофей из его рогов.
А я — всего лишь гражданский. «Тога».
Он идет ко мне. Его меч опускается, разбивая на лету стеклянные капли дождя… Брызги.
В следующее мгновение я отбиваю его клинок в сторону, ладонь ноет. Падаю на колено и вонзаю клинок снизу вверх — в живот. Драматическая пауза. Миг настоящей красоты.
Однорукий стоит, замерев. Рот распялен в крике. Совершенно беззвучном. Капли дождя стекают по его лицу, срываются с подбородка. Глаза медленно гаснут — кончено. Он уже почти мертв. Так что пускай немного постоит.
— Мой меч — это мой брат, — говорю я мертвому германцу.
Выдергиваю клинок. С силой — р-раз. «Это за тебя, Луций, — думаю я. — За тебя, Тарквиний».
Встаю. По лезвию моего меча струится дождь. От удара он согнулся.
Германец медленно опускается на колени. Из его единственной ладони вываливается меч, падает в лужу. Варвар хрипит, поднимает изуродованную руку, словно оратор… Наверное, хочет что-то сказать. Но ничего не говорит.
Он плюхается лицом вниз — в грязь, брызги летят в стороны.
— Да будет так, — говорю я. Поворачиваюсь и иду помогать товарищу.
Наверное, германцы — хорошие воины. Наверное, они сильны и умелы. Но их никогда не учили драться бывшие гладиаторы…
Я кашляю. Бок горит огнем.
Опять ливень. Мир словно обрушивается на наши головы. Оглушительно барабанит по затылкам. Струи
