Но колокола не смолкали. И тогда страх отступил, а молитва изменилась:
«Номмо Матра, хоть бы это было правдой!»
Да, страх отступил, но проснулось чувство вины. Впрочем, и его хватило ненадолго.
Раймон опустился на колени. Склонил голову. Взялся за Чисву до'Орро.
– Номмо Матра, номмо Фильхо…
Колокола трезвонили. Слова укладывались в их ритм.
– О Милая Матерь, Пресвятая Матерь, Святой Сын и Семя…
Весь мир был отлит из меди.
Раймон поцеловал Ключ, прижал к сердцу.
– Граццо, защитите нас. Защитите нас всех.
Сарио повторял за ним вслед, точно эхо: так было надо. Но мысленно добавил кое-что от себя:
'И пусть Твоему Сыну даже в печали достанет ума оценить мой труд по достоинству и позаботиться, чтобы меня предпочли всем остальным. – Подумав, он уточнил:
– Особенно Серрано”.
Он себе казался хрупким. Слабым. Пойдет трещинами и развалится на куски, если кто-нибудь рядом произнесет его имя.
Разумеется, произнесли. Да и могло ли быть иначе? Для того-то и предназначалось это имя, чтобы прозвучать, когда наступит срок. Но от этой мысли ему не стало легче. Их много, и они сильнее. Точь-в-точь могучий лес перед одинокой дрожащей былинкой.
'Алехандро”, – сказали они. – “Герцог”. “Ваша светлость”.
Новое имя. Новое обращение.
«Нет! – мучительно хотелось выкрикнуть. – Ни за что!»
Он сломается. Его раздавят.
'Алехандро”, – сказали они. И было в этом имени все: мольба, приказ, утешение. А потом был шквал вопросов, ответов, предположений. Обвинений. Были слезы, изумление и ненависть.
– Вы уверены? – спросил он наконец. Ответом были изумленные взоры и угрюмое молчание. – Эйха… есть ли смысл? И повод?
– Безусловно, есть политическая целесообразность, – размеренно, как ребенку, ответил ему один из придворных. Да, наверное, по меркам этого извращенного мира Алехандро и был ребенком. – Мы не знаем истинных причин, но разве это столь уж важно? В Пракансе много наших недругов, даже среди тех, кто любезничает с послами и твердит о мире…
Вельможи заговорили друг с другом о трагедии и войне. О подлом убийстве.
– Вы уверены? – повторил он, уже приняв решение и думая, что отец одобрил бы его. Нисколько в этом не сомневаясь. Бальтрану в таких ситуациях помогали врожденная проницательность и многолетний опыт, а его сын – новый герцог Тайра-Вирте – видел лишь одно: весь двор жаждет мести.
– Вы в самом деле хотите, чтобы я пошел воевать?
'Конечно, хотят, как же иначе? Войска Тайра-Вирте всегда ходили в бой под предводительством герцогов”.
– Мне не нужна война.
Голоса стихли. Опять он их поразил. Да и себя, так как вовсе не собирался говорить это вслух.
– Эйха, не нужна, – повторил он отчетливее. – Ни один здравомыслящий человек не желает воевать.
– Даже чтобы отомстить за честь предательски погубленного отца? Алехандро поморщился. Да, Бальтран до'Веррада был человек чести. Но у него хватало и других достоинств. Он был мудр, здравомыслящ, целеустремлен. Алехандро судорожно сглотнул.
'А у меня ничего этого нет. Есть лишь уверенность, что я не гожусь на роль правителя”.
– Ваша светлость.
Кто это произнес? Марчало Грандо, главнокомандующий? А может, кто-то другой. Лиц было не разобрать – у Алехандро вдруг все расплылось перед глазами.
– Ваша светлость, необходимо наметить пути, взвесить мнения, принять решения…
И тут он дал выход гневу, страху и печали, распиравшим грудь.
– Номмо Матра, оставьте меня в покое хоть ненадолго! Милая Матерь, я всего час назад узнал о гибели отца, а вы уже вцепились, как овчарки в волка, и тащите на войну!
Воцарилось молчание. В этот миг в глазах прояснилось, и он увидел. Всех. Все. И его осенило.
Превозмогая боль души, он сказал:
– Сейчас не время.
Марчало – с этой минуты его марчало – смущенно потупился.
– Да, ваша светлость.